|
— Вы прощаете его? — Разве Господь не учит нас прощать, ваше преосвященство? — Но… такое? «Как же заставить их понять, что это было очень просто?» — подумала дочь кожевника. — Я любила его и никогда не переставала любить. — Но это невозможно, — прошептал Петру. — Ни один человек, получивший такие повреждения, не может выжить, тем более женщина. Ему ответил Ион, голос которого был хриплым от горя и печали. — Только Влад мог нанести такие порезы, с виду страшные, но не смертельные, — проговорил он. — Он хорошо усвоил уроки Токата. Князь лучше, чем кто-либо еще, знал, где проходит граница между жизнью и смертью. Он умел балансировать на ней. Это стало сущностью его жизни. Мне частенько доводилось составить ему компанию. Пусть Господь простит меня за это. Снова наступила тишина. Люди, находящиеся в зале, молчали дольше, чем когда-либо прежде. Потом откуда-то издалека неожиданно послышался крик: — Кри-ак, кри-ак! Все, кто услышал его, вскинули головы на призыв ястреба. Сквозь оконца, закрытые плотной тканью, пропитанной воском, просочились первые полоски света. Выслушивание и обсуждение рассказов длилось весь день и почти всю ночь напролет, но никто не чувствовал усталости. Граф приподнялся и указал рукой на столы. Петру старался подавить свое отвращение ко всему услышанному. Он приказал слугам отнести еду и воду в исповедальни. Хорвати прошел по залу к столу, сам налил себе вина. Гримани присоединился к нему, неслышно ступая мягкими туфлями. Венгр старался не смотреть на итальянца, а тот, напротив, взирал пристально. Вот он нахмурил лоб и негромко сказал: — Граф, прежде чем мы продолжим, могу ли я спросить вас кое о чем? — Спрашивайте. — Пек отпил вина. Гримани взглянул через плечо. Рядом никого не было, однако он спросил почти что шепотом: — Вы совершенно четко обрисовали намерение возродить орден Дракона и полагаете, что это послужит толчком, необходимым для того, чтобы Крестовый поход против турок все-таки состоялся. Они и в самом деле захватили слишком много. Предводители балканских стран, вдохновленные возрождением ордена, найдут в нем опору и объединятся под знаменем Дракона. Вполне вероятно, что вы правы. — Он придвинулся ближе. — Но мне кажется, что в этом кроется и кое-что еще, граф Хорвати. Я слышу это в том, что и как вы говорите об этом, а еще больше — в том, что вы недоговариваете. Граф Пек промолчал. — Вас побуждает действовать так нечто такое, что не имеет отношения к возрождению братства, что-то куда более сильное, чем даже любовь к Господу, если такое вообще возможно. Мне кажется, что это ваше побуждение исходит из внутренней боли. — Он осторожно сжал руку Хорвати. — Или я не прав? Граф обернулся. В его единственном зрачке, влажном от слез, отражались факелы, мерцавшие на стенах. — Да, вполне возможно. Кардинал наклонился и положил руку на плечо Хорвати, который был гораздо выше его. — Сын мой, — мягко сказал он. — Я не только судья, но и священник, а вы — благородный и преданный сын нашей Святой Матери Церкви. — Теперь голос легата звучал почти елейно. — Может быть, вы хотите доверить мне свое собственное признание, прежде чем мы будем дальше слушать истории о Дракуле? Освободите себя от груза, который, как я вижу, давит вам на плечи. |
