Мы поплыли дальше, зная, что пройдет немало времени, прежде чем кому-нибудь придет в голову снарядить за нами погоню. У Гуннара был компас со стрелкой из природного магнита и еще несколько мавританских навигационных приборов, которые его люди наверняка считали волшебными. С их помощью мы могли без опаски двигаться кратчайшими путями. Нам повезло – море оставалось на удивление спокойным, а в бледном небе не было ни облачка. Матросы объясняли хорошую погоду удачливостью капитана, сам же Гуннар держался с видом человека, весьма довольного своим опытом и прозорливостью.

У нас выдалось несколько свободных часов, и я завел беседу с матросами.

Они разговаривали дружелюбно, хотя и грубовато. Лишь немногие из этих громил были наделены воображением – вероятно, именно поэтому они были готовы следовать за Гуннаром.

Один из ашанти, которого мы звали Азолингасом, кутался в толстую шерстяную накидку. Он неплохо говорил на языке мавров и рассказал мне, как его и еще десять человек захватили в бою и привезли на побережье, чтобы продать. Их купил сирийский торговец и посадил за весла своей галеры. Через час после выхода в море он, его товарищи и несколько примкнувших к ним невольников захватили судно и сумели добраться на нем до Лас Каскадаса. Там его обманом выманили на берег.

Остальные его спутники погибли в последующих пиратских рейдах.

Азолингас признался, что тоскует по Африке. Поскольку его душа давно покинула тело и вернулась домой, он надеялся вскоре отправиться за ней.

Он был уверен, что рано или поздно погибнет, как только мы окончательно переберемся на сушу.

– Зачем же ты отправился в плавание?- спросил я.

– Я верю, что моя душа ожидает меня на той стороне,- ответил он.

С правого борта задул ветер. Я услышал крик чайки. Уже очень скоро мы должны были причалить к берегу.

Гренландские колонисты настолько бедны, что нам достались только вода, немного кислого пива и тощая овца, которая, казалось, была рада тому, что ее увозят. О нищете здешних поселений ходила молва, их обитатели погрязли в кровосмесительстве, но продолжали держаться обособленно и вели нескончаемую войну с туземцами, которые покушались на их скудное имущество. Я обратился к Гуннару, выразив искреннюю надежду в том, что вход в Нифльхейм находится недалеко, поскольку наших припасов хватит не более чем на две недели. Он успокоил меня, ответив, что там, куда мы направляемся, нам некогда будет есть и пить.

Когда мы покидали Гренландию, чтобы взять курс на запад, погода испортилась. Море, по которому до сих пор ходила легкая зыбь, начало набрасываться на черные скалы могучими волнами. Нам стоило немалых трудов выйти в открытые воды. Мы оставили позади, вероятно, последнюю европейскую колонию, которой, впрочем, отныне было не суждено вести борьбу за существование в этом жестоком мире. Гуннар уже не раз в шутку называл себя самым добрым из ангелов господних.

– Знаете, как величают мой клинок в Ломабардии? Правосудием святого Михаила.- Он начал рассказывать мне какую-то историю, но вскоре умолк, не доведя ее до конца. Казалось, он целиком отдался созерцанию огромных волн. Море колыхалось медленно и тяжело, то подбрасывая нас на сотню футов в воздух, то опуская в вихрящееся водное ущелье с белыми пенистыми гребнями.

Я постепенно привык к величественному ритму волн и начинал ощущать силу и спокойствие грозного океана. Теперь я знал все, что знали Гуннар и его люди, понимал, почему его корабль считают магическим. "Лебедь" мчался сквозь непогоду как барракуда, не обращая на нее внимания и практически не испытывая на себе ее воздействия. Он был так искусно построен, что, оказываясь между волнами, не зачерпывал воду и, как только подходил очередной водный вал, практически всегда взмывал на его гребне.