– Ты стой здесь, – положив руку на плечо, по-отечески сказал Клим.

– Хорошо, – кивком головы Николай Раскупляев показал, что приказ Бондарева понял.

– Будь ко всему готов. Ты меня понял? – Николай опять закивал. – А я все осмотрю.

И Клим быстро, как тень, заскользил по вагону. Он открывал подсобные помещения, заглядывал внутрь, вышел в тамбур и довольно хмыкнул, когда увидел выкрашенный красной краской маховик ручного торможения вагона. Конечно, было бы намного лучше, если бы в вагоне находился привычный стоп-кран, красная опломбированная ручка, но в товарных составах и в вагонах, предназначенных для охраны, подобные вещи не предусмотрены.

«Сойдет и эта», – подумал Бондарев.

Он вернулся к певцу. Тот шинелями прикрыл три трупа, сделал это не рисуясь, заботливо, словно эти пацаны с короткими стрижками были его знакомыми. Руки у Николая дрожали, и он сунул их в карманы.

– Ничего, – сказал Бондарев, – бывает и хуже. Ты, наверное, давно не ел?

– Не хочу.

– А вот это зря, – произнес Клим. – Если имеется возможность, упускать грех. Потом вспомнишь и пожалеешь.

На одном из столиков стояла открытая банка тушенки, армейская, без этикетки. Солдаты, собиравшиеся перекусить, даже смазку с нее не удосужились как следует стереть. Хлеб был нарезан крупными ломтями, так режут его лишь голодные люди и рабочие, для которых еда не удовольствие, а необходимость.

– Садись к столу, – Бондарев взял Раскупляева за плечи и усадил. Намазал тушенкой ломоть и подал Николаю. – Давай, не стесняйся, ешь. Кстати, вот лук, – Бондарев вытащил из кармана своей куртки большую луковицу, которую прихватил в пищеблоке, быстро очистил от золотистой кожуры, развалил ножом на четыре части. Николай мешкал. – Давай, давай, – поторопил его Клим. – Скоро гости придут, а мы с тобой не отдохнувшие.

На свой лад Бондарев переделал известный анекдот, который певец знал, и это немного оживило Раскупляева. Глядя на Клима, и он начал есть, откусывая большими кусками.

– Еще? – спросил Клим.

– Я сам намажу.

Бондарев протянул нож. Но съесть по второму бутерброду не удалось. Лезвие ножа застыло над банкой, Бондарев поднял вверх указательный палец и потянулся к автомату. Певец взглянул в окно – ранние северные сумерки, сквозь которые мчался страшный поезд, захваченный «омеговцами», со смертоносным грузом в вагонах. Редкие огоньки вспыхивали над горизонтом.

Бондарев с автоматом в руке затаился, потом сделал резкое движение и дал короткую очередь по двери, ведущей в тамбур. Зазвенело, посыпалось стекло. В ответ из-за двери ударила длинная автоматная очередь.

– Падай на пол! – успел крикнул Бондарев, прижимаясь к стене между полкой и окном.

Певец лежал ни жив ни мертв. Из-за двери продолжали стрелять. Клим передернул затвор, и еще две короткие очереди прозвучали в ответ. Зазвенело разбитое стекло, высыпалось одно из окон, выбитое пулей, засвистел ветер. Куски пластика, щепки и пороховой дым заполнили грохочущий, подпрыгивающий на стыках рельс вагон.

Бондарев дал очередь по лампам, и в вагоне сразу стало темно. Певец поднял голову, но Клима не увидел, тот успел перебежать поближе к двери и опять стал бить длинными очередями, полагая, что так он заставит невидимого соперника лежать на полу, не поднимая головы.

У «омеговца» при себе было лишь два рожка, и минут через пять его автомат замолчал. Бондарев бросился вперед, но диверсант уже оказался на крыше вагона с бочками, и Клим лишь услышал грохот его башмаков.

Короткое затишье.

«Можно, конечно, бутерброд доесть», – подумал он, возвращаясь к столу.