|
Одному из них он умудрился всадить нож в шею, глубоко, по самую рукоятку. Но тут же навалился другой, рослый, сильный. Дверь в тамбуре открылась, и, перекатываясь по полу, по битому стеклу, режа в кровь руки, хрипя в смертельной схватке, из которой только один должен остаться в живых, мужчины подкатились к распахнутой двери. Сила была на стороне Алексеенко. Теперь у Клима не было фактора неожиданности, как тогда, в подземелье. Они смотрели в перекошенные, полные ненависти глаза друг друга. «Омеговец» выталкивал Бондарева, сантиметр за сантиметром выдавливал его из тамбура. Клим сопротивлялся как мог, но сила была на стороне «омеговца», а проход был слишком узок, чтобы вывернуться из-под Алексеенко. Тот хрипел, наваливаясь, шрам на левой щеке налился кровью.
– Я тебя… Я тебя под колеса… там тебе место! Клим не отвечал, понимая, что тратить силы не стоит. Голова была уже на улице, и, скосив глаза, он увидел второй путь. Вдалеке по нему навстречу составу с химоружием летел поезд, последний из пропущенных в эту предновогоднюю ночь по железной дороге. Бондареву стало страшно, он понял, еще минута, и встречный состав снесет ему голову. Клим повернул голову влево, пытаясь освободиться от руки «омеговца», и увидел поручень, торчащий снаружи вагона, обыкновенный, выкрашенный, как и вагон, в зеленый цвет. Расстояние до поручня было метр с небольшим. Встречный приближался. Состав с химоружием, приторможенный, колбасило из стороны в сторону, вот-вот либо колеса отвалятся, либо состав слетит с рельс. Клим на мгновение перестал сопротивляться, а «омеговец» приложил все силы, и Бондарев, взмахнув левой рукой, вылетел из тамбура. Алексеенко отпрянул назад, ему даже показалось, что он услышал душераздирающий крик своего врага. Но убеждаться в том, что враг мертв, времени не было, следовало как можно скорее открутить маховик назад, прекратить торможение, а потом подумать, стоит уже отцеплять вагон или нет. Дрожащими от напряжения руками, но при этом в радостном возбуждении старший лейтенант открутил маховик. Тормоза перестали скрежетать, и состав начал заметно набирать скорость. Алексеенко опустился на корточки, взял рацию и вызвал майора. Тот ответил почти мгновенно. – Порядок, командир, все кончено. – Ты как? – спросил майор Фомичев. – Я нормально, – ответил старший лейтенант. – Только вот и наших двоих нет. – Майор чертыхнулся. – А знаешь, кто это был? Тот самый Бондарев из подземелья в Коломенском. На этот раз Фомичев открыто выругался матом и ударил кулаком в стену. Ему было жаль своих парней. Он ненавидел Бондарева, хотя по-своему успел его оценить как стоящего соперника, к которому следовало относиться с уважением. – Валера, давай возвращайся, – раздался из рации голос майора. – Мы только вдвоем с тобой и остались. – Сейчас, дух переведу и двину. – Быстрее, Москва приближается. Да и Новый год тоже. Я хочу, чтобы и ты слышал, как эти уроды уйдут в отставку. Алексеенко потер ушибленное плечо, оттолкнулся спиной от стены. Тяжело поднялся, приладил рацию на ремень и, пошатываясь, подошел к двери, чтобы перебраться на другой вагон, а с него по лестнице взобраться на крышу, пробежать по составу и оказаться в тепловозе. Он с удовольствием вдохнул холодный воздух, протянул вперед руку, пытаясь достать до лестницы, сделал шаг. Но ни его рука, ни нога не успели коснуться лесенки вагона рефрижератора. Бондарев, притаившийся на буфере, сбил Алексеенко с ног, и тот с лицом, перекошенным от страха, несколько мгновений балансировал. Но Бондарев вторым ударом сбросил «омеговца» с поезда на рельсы под колеса и услышал крик своего врага. Клим Бондарев дрожал от невероятного напряжения и холода. Он, шатаясь, брел по вагону. |
