Ира молчала.

– Но и ты варежку не разевай! – хохотнул Клинцов. – Имей в виду, тебя при разводе ему кинуть легче легкого. Не нажито совместно. Тебе только в качестве вдовы наследство гарантировано, да и то не факт. Как узнает, что он за порог, а молодой да красивый – на порог, так я отпишет все какому-нибудь детскому дому. От таких жмотов всякого можно ожидать. Ты, конечно, баба продвинутая, обрабатываешь его на высшем уровне, но с такими надо ухо держать востро, а то ты ему минет крутой, а он тебе хрен простой.

Ира молчала.

– Слушай, а он чего, в политику лыжи навострил? А то я думаю, с чего мне эти пленки сунули и заказуху обещали? Заказуху, конечно, красивую можно сделать, материал хороший. У нас народ «желтизну» уважает. А чего? Чем мы хуже Америки? А то говорят – секса нет, секса нет… У нас даже скромные детские писательницы ихним Моникам сто очков вперед дадут. А патриотически настроенные промышленники и вовсе отрываются на полную катушку в отсутствие законных жен. Красиво можно завернуть, слава обеспечена, но не такая, чтоб в президенты выбирать. У нас все же не Америка. У нас любят, чтоб благочестивых на царствие, у нас первая леди и минет – две вещи несовместные. Расея, блин, никакого воображения!

Ира молчала.

– Ну так что, брать заказ? А то мне сказали, ты Ирке все-таки звякни, вдруг она там чего-нибудь получше надумала, может, она первой леди хочет стать. А, Ир?

Хочешь первой леди? С такими данными вам можно сделать не раскрутку, а песню, принцесса Диана в гробу перевернется. Только свистни, мы поможем, свои ж люди, журналисты, должна ж быть корпоративная солидарность.

Ира молчала не потому, что ей не хотелось ничего сказать этому Клинцову. Хотелось, еще как! И слова она нужные нашла бы. Ее просто колотило, трясло и корежило от желания высказать все, что она думает об этом Клинцове и о тех, кто обложил ее красными флажками, кто бы они ни были. Но перед ней стояло и мешало отвечать дергавшееся лицо Аксенова с закушенной губой на давно прокрутившейся пленке. Она буквально физически ощутила момент, в который поняла, что то, что она сейчас скажет, значит больше, чем она, больше, чем Аксенов, больше, чем их любовь, больше, чем ее судьба. Много больше. Она не отдавала себе отчет, что же такое может значить больше этого. Она не знала этому названия, но именно в этот момент она, трясущаяся от злости, услышала словно со стороны свой голос. В меру повышенный тон, абсолютно точно, словно на сцене Малого, расставленные интонации. Все на своих местах.

– Ну ты вовремя образовался! А я тут сижу в полном трансе, на себя любуюсь, гадаю, кто мне такую свинью подложил. Как будто мне одной сегодня мало!

– А что случилось? – резво откликнулся Клинцов.

– Что-что! Предупреждали же меня люди. Так нет, как дурой родилась, так дурой и помру. Я уже квартиру продала, на чемоданах сижу, можешь себе представить? А он позвонил и говорит, мол, прости-прощай, дорогая, мирюсь с женой. Он, видите ли, решил политикой заняться, и бракоразводные дела ему теперь ни к чему. Ему сказали, что это имиджу его не соответствует, и посоветовали для имиджа срочно вызвать из джунглей жену и взять парочку сирот на воспитание. Так что ему на эти пленки теперь плевать. Первая, сам понимаешь, его не интересует. А вторую можно только на пользу повернуть, глядите, какой крутой мужик, не хуже американского, надоели эти импотенты. Насчет первой леди ты прав, только ко мне это никакого отношения не имеет. Можешь, конечно, опустить скромную детскую писательницу, если тебе это интересно…

Клинцов молчал.

– Слушай, Игорь! А может, провернем промоушен?

Я тогда на эротические романы переквалифицируюсь.