― Егор, ― прошу я, ― Ну, пожалуйста. Ты нужен ему. Мы нужны ему.

Он качает опущенной головой.

― Я не могу, ― шепчет он и сжимает кулаки. Я даже слышу, как от бессилия дрожат его

губы.

― Ты должен, ― неожиданно мой голос становится твердым. ― Ты не можешь бросить

его, когда он в беде.

― Я не могу, ― повторяет он, и его глаза краснеют.

Теперь я качаю головой, чувствуя прилив отвращения.

― Какой же ты… ― я не могу договорить, так как ярость охватывает меня.

Но  больше  всего  меня  волнует  другое.  А  именно:  как  Ангел  перенесет  предательство

Егора?  А  Егор…  Как  он  может  так  поступать,  тем  более  зная,  что  от  Ангела  уже

отворачивались друзья.

Я больше не хочу разговаривать с ним. Видеть его. Слышать его. Я не могу общаться  с

тем, кто так просто может отказаться от человека, от своего друга! Этого не понять моему уму.

― Я считала тебя нормальным, ― говорю я, медленно отводя взгляд.

Егор плотно сжимает губы, и они становятся бледными, почти белыми.

Больше ничего не говоря ему, я ухожу.

На следующий день я пересаживаюсь от Егора и сажусь за парту Ангела.

Так тоскливо смотреть на соседний стул и понимать, что он останется никем не занятым.*** Я с трудом доживаю до субботы.

В  двенадцать  я  пулей  вылетаю  из  квартиры,  перед  этим  предупредив  маму  о  том,  что  я

пошла  к  Ангелу.  Я  несусь  на  всех  парах  к  его  дому  и  не  могу  убрать  улыбку  с  лица  и

трепещущее волнение из груди. Я представляю себе, о чем буду говорить с ним, думаю, стоит

ли мне обнять его, или лучше не стоит.

За  своими  мыслями  я  не  замечаю,  как  останавливаюсь  перед  домом  Ангела.  Я  делаю

глубокий вдох и иду к подъездной двери, но та открывается.

Я  вижу,  как  Ангел  выезжает  в  инвалидном  кресле,  а  позади  ―  его  папа.  Я  застываю  и

превращаюсь в неподвижную наблюдающую статую. Виктор Валерьевич спускает инвалидное

кресло вместе с Ангелом по плавному спуску, который делают рядом с лестницей специально

для  колясок.  Я  смотрю  на  Ангела.  Он  похудел.  У  него  впали  щеки,  глаза  не  блестят  так,  как

раньше. Он одет во все черное, как будто у него траур.

― Спасибо, папа, ― благодарит Ангел Виктора Валерьевича.

Мужчина смотрит на меня и шумно выдыхает.

― Привет, Августа, ― обращается он ко мне.

Я заставляю себя оторвать глаза от инвалидного кресла и смотрю на него.

― Здравствуйте, ― бормочу я.

103

― Позвони мне, как будешь возвращаться, ― говорит Виктор Валерьевич Ангелу, затем

снова смотрит на меня, кивает в знак прощания и направляется к подъезду, но он не заходит,

ждет, пока мы уйдем.

Я  громко  сглатываю  и  гляжу  на  Ангела.  Он  выглядит  смущенным  и  подавленным.

Ужасное сочетание.

― Привет, ― говорю я ему неуверенно.

― Привет, Августа, ― отвечает он с той же неуверенностью.

И мы молчим, не зная, что сказать друг другу.

― Пап, ты можешь идти, ― говорит Ангел, не оборачиваясь.

Я перевожу взгляд на мужчину, который с беспокойным лицом слушает сына и исчезает

за дверью.