– Только надо понимать – ко всем частям он будет неприменим. Все-таки у нас свой круг задач. Мы в первую очередь разведывательно-диверсионное подразделение. Наша специализация: сбор разведданных и рейды по тылам врага, – осторожно напоминаю я.

– Безусловно, я обязательно упомяну об этом. Если хотите – дам вам прочитать материал, перед тем как отправить его в редакцию.

Оказывается, Дядя Гиляй готов даже на журналистский подвиг. Не каждый работник масс-медиа способен на такое. Я уж не говорю, что некоторые газетчики вообще пишут от балды. И их заметки, изобилующие «стремительными домкратами», вызывают у нас на передке иронию и горький смех.

– Есть еще один вопрос, Николай Михалыч…

– Только если это не военная тайна, – смеюсь я.

– Что вы! Не сочтите за бестактность, но… Не боитесь ли вы вызвать гнев и раздражение там, наверху? Вы же знаете, насколько косным порой бывает наше военное начальство, как сторонится передовых идей…

– И не только начальство, – вздыхаю я. – Вы затронули больную тему, Владимир Алексеевич. Даже здесь в полку я столкнулся с непониманием. Большинство офицеров по-прежнему считают меня выскочкой и воспринимают мои идеи в штыки. А что касается генералов… Пока мне идут навстречу. Надеюсь, это будет продолжаться максимально долго, хотя… «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь».

– Да, лучше Грибоедова, пожалуй, не скажешь, – кивает Гиляровский. – Так что, Николай Михалыч, не помешаю я вам? Если что, можете использовать меня наряду с нижними чинами. Никаких обид с моей стороны…

– Вы уж лучше потренируйте моих солдат. Покажите, чему научились от вашего сэнсея Китаева, – предлагаю более подходящий вариант я.

– Обязательно, – улыбается в усы он.

Определяю его на ночлег в том же доме, где квартирую. Мой ординарец уже готовит для Гиляровского постель. Судя по взглядам домового, к журналисту он испытывает просто священный трепет. Всем нам Дядя Гиляй кажется небожителем, хотя Владимир Алексеевич ведет себя весьма демократично. Не скажешь, что «король», пусть и журналистики.

Вечером на огонек заходят свободные от дежурства офицеры эскадрона и вольноопределяющиеся. Стол для них снова накрыт, правда, на сей раз никакого алкоголя – хорошего понемногу, особенно на войне.

Отсутствие хмельного не мешает интересной беседе.

Начинается она с того, что Гиляровский присутствовал на ужине бойцов моего эскадрона и остался под большим впечатлением:

– А хорошо у вас кормят солдат, Николай Михайлович.

– Стараемся, – улыбаюсь я.

– Нет-нет! Говорю, как есть. Понимаете, я думал, у вас будет, как у всех – в лучшем случае сухари и пустой гаолян на воде, а тут тебе и каша гречневая, и мясо… Просто чудо! Расскажите, как добились такого волшебства? – восхищенно спрашивает он.

Большого секрета тут нет, и я легко выдаю «военную тайну».

– Нет никакого чуда. Просто в нашей бригаде держат интендантов в ежовых рукавицах.

– Не зря Суворов говорил, что всякого интенданта через три года исполнения должности можно расстреливать без суда, – усмехается журналист. – Почти тридцать лет назад был на войне с турками и вижу – за это время ничегошеньки не изменилось. До сих пор помню, как тогда на Кавказе сидели практически на одних сухарях. Правда, иногда, если муку подвозили, пекли хлеб у себя в отряде.