Амарок пожал мощными плечами.

— Спасла меня от приготовления ужина.

Эвелин рассмеялась, но испугавшись, что ее смех звучит скорее как хихиканье, заставила себя замолчать. Когда в последний раз она хихикала?

Может быть, никогда. Ну или до того, как Джаспер Мур раскрыл свое истинное «я». У Эвелин вошло в привычку делить свою жизнь на «до» и «после».

— Да и Макита помог. — Он свистнул собаке. — Разве не так, дружище?

Услышав голос хозяина, аляскинский маламут Амарока, дремавший у камина, поднял голову; в полумраке звякнул жетон на ошейнике.

— Боюсь, сегодня ему будет плохо, — задумчиво произнесла Эвелин.

— Не-а. Он просто возьмет и навалит большую кучу.

Эвелин легла поудобней. Когда они приехали к нему домой, Амарок дал ей несколько теплых фуфаек, но жар камина вынудил ее одну за другой их снять. Теперь на ней была форменная полицейская футболка штата Аляски и боксерские трусы; ноги закрыты пушистым пледом.

— И все же зря мы ели этот салат. Я уже чувствую, как жир забивает мои артерии.

Амарок поднял свой стакан и посмотрел на янтарную жидкость.

— Как часто ты позволяешь себе съесть столько печенья с кремом, сколько захочешь?

— Никогда.

— Тогда не бери в голову, док. Завтра можешь спокойно и дальше есть свой салат и измерять количество соуса!

Она, по сути, пришла к такому же выводу. Казалось, она оставила свое «я» в Ганноверском доме в гостевой спальне, где повесила свой костюм. Последнюю пару часов она болтала, смеялась и чувствовала себя обычной женщиной. А также делала вид, что у них с Амароком раньше ничего не было. К ее облегчению, Амарок делал то же самое. Уже то, что она сейчас здесь с ним, заставляло ее почувствовать себя слегка пьяной.

— Я никогда его не измеряю!

— Такие, как ты, измеряют все.

Она приподнялась на локте, чтобы сделать еще один глоток настойки.

— Это ты к чему? Что у меня невроз навязчивых состояний? Или я слишком мягко выразилась? Сущая заноза в заднице? — Некоторые ее коллеги согласились бы с ним независимо от того, какой ответ он выбрал, но у него нашелся свой собственный.

— Принципиальная. Умная. Готовая достать с неба луну.

Его ответ хотя и был дипломатичным, ее желание «достать с неба луну» вряд ли его радовало. Скорее наоборот — сердило и раздражало.

— И тебе это не нравится.

— Ты навела шороху в моих владениях. Мне это не нравится, и я никогда этого не скрывал.

— И ты теперь точишь на меня зуб? — спросила Эвелин. Она надеялась, что он понимает: она имеет в виду не только разницу мнений о Ганноверском доме.

— Все еще пытаюсь понять, — сказал он.

— Думаю, тебе пора меня простить.

— Откуда ты знаешь, что я еще не простил?

— Это шутка? Ты ведь до сих пор хмуришь брови, всякий раз когда меня видишь?

— Я? Хмурю брови?

— Да. Ты определенно мог бы держаться чуть приветливее.

Он согнул ногу и положил руку с вином на колено.

— Это ты могла бы быть чуть приветливее. Единственная причина, почему я хмурюсь, — это потому, что каждый раз, когда я смотрю на тебя, по-настоящему смотрю на тебя, твои глаза начинают бегать.

— Неправда, они не бегают.

Он осушил стакан и подался вперед, чтобы налить еще.

— Только что бегали.

Скорее это было связанно с тем, что он возбуждал ее как мужчина — именно поэтому она тогда оборвала их отношения.