Часу радикального перехода предшествовали два весьма важных прозрения, подготовившие меня к трансформации сознания. Первое произошло примерно за четырнадцать лет, а второе – лишь за девять месяцев до завершающей фазы преображения. Первое из них иллюстрирует важное отличие теоретической оценки некого факта или принципа от того приятия, осознания его, которое я назвал «Постижением». Я уже несколько лет был знаком с индийской концепцией Атмана и понимал, что этим термином обозначается некое духовное «Я», воспринимающееся как тот изначальный центр сознания, от которого зависит всякое знание (или сознание в относительном смысле). Я не находил никаких эмпирических или логических затруднений для принятия этого понятия как обоснованного. Также я считал само собой разумеющимся, что я являюсь этим «Я»; поэтому утверждение «Я есмь Атман» казалось мне практически тавтологией. Едва ли могла существовать более очевидная философская идея. Но как-то, когда один из моих друзей кратко излагал метод последовательного разграничения «Я» и «не-Я» (приводящий в итоге к суждению «Я есмь Атман»), я увидел в этом глубочайшую и важнейшую истину. Это принесло мне ощущение какого-то нового прозрения и радости. Во мне произошла некая перемена, которую не могло вызвать чисто теоретическое приятие этого положения.

Анализ отличий постижения от теоретического принятия показывает, что в последнем случае имеется нечто вроде разделяющего расстояния, тогда как в постижении есть непосредственная близость. Привносится нечто нелогическое, которое хотя и не логично, но и не антилогично. Одним из следствий стала возросшая ясность восприятия скрытых логических смыслов. Спонтанно и без особых интеллектуальных усилий я стал мыслить логическими заключениями, которые были практически идентичны многим основным утверждениям «Бхагавадгиты». Но теперь эти мысли являлись непосредственно моими в сокровенном смысле, тогда как прежде они представляли собой идеи, с которыми я соприкоснулся при чтении (нередко – не испытывая к ним особой симпатии). Значительная часть моего сознания ощущала уверенность, тогда как прежде я просто верил или принимал нечто из теоретических соображений. Идеи, которые раньше действовали на меня принудительно, теперь определенно стали дарить радость и освобождение. И все эти перемены вызвала одна мгновенная вспышка прозрения! Эффект этот сохранился и с тех пор не утрачивался, хотя свежесть прозрения постепенно убывала и стала чем-то само собой разумеющимся, присутствующим на заднем плане моего мышления и оценки. В определенных разделах восточной мысли многое из того, что прежде представлялось туманным, теперь уже было для меня значительно более ясным[21].

В связи с вышеупомянутым постижением мне кажется очевидным, что прежнее теоретическое принятие как бы готовило умственную почву для последующего прозрения. Хотя по сравнению с теоретическим принятием в постижении есть еще что-то, это «что-то» не является ни концепцией, ни дополнительным опытом в любом перцептивном смысле. Скорее оно относится к какому-то иному измерению сознания, не содержащемуся ни в понятиях, ни в восприятиях, но оказывающему радикальное воздействие на систему оценок. Оно может привести цепочку мыслей к новому открытию, но само по себе в последующем анализе этого хода мысли не обнаруживается. Человек с развитым умом и без прозрения вполне может понимать все формальные связи итогового выражения мысли и с успехом противостоять критике. Тем не менее прозрение делает возможным многое выходящее за пределы досягаемости тренированного интеллекта, которому этого прозрения недостает. Оно может проторить путь к радикальному открытию в области познания и привнести в связанный временем мир определенную форму, которая в потоке времени вызовет некие (большие или малые) последствия.