Если бы оставалась на виду, безумного пьяницу вырвало бы, когда он бы ее увидел.

Об одном Джоко старался не думать. О том, почему он такой один. Единственный. От таких мыслей становилось очень уж грустно.

Но Джоко все равно об этом думал. Не мог избавиться от этих мыслей. Они вращались и вертели сальто, как Джоко.

Может, поэтому у него и не было половых органов. Они же ни к чему, если таких, как ты, больше нет.

Со всеми этими мыслями Джоко исподтишка поглядывал на Эрику.

– Ты думаешь о чем-то важном?

– Например?

– Например… о том, чего у тебя нет.

Эрика долго молчала. Джоко уже решил, что опять ляпнул что-то глупое.

– Иногда я думаю, каково это – быть матерью, – наконец ответила она.

Джоко сжался в комок.

– Джоко сожалеет. Сожалеет, что спросил. Это так больно. Не думай об этом.

– И каково это – быть матерью? Я никогда не узнаю.

– Почему никогда?

– Потому что такой я сделана. Чтобы меня использовали. Не для того, чтобы любили.

– Ты была бы прекрасной матерью, – заверил ее Джоко.

Она промолчала. Смотрела на дорогу. Дождь на дороге, дождь в глазах.

– Была бы, – настаивал он. – Ты так хорошо заботишься о Джоко.

Она вроде бы засмеялась. А может, смех этот больше напоминал рыдание.

Так уж сложилось. Джоко говорит. Люди плачут.

– Ты очень милый, – сказала она.

И Джоко подумал: а может, не все так плохо, как кажется.

Эрика Пятая сбросила скорость.

– Вроде бы машина Виктора.

Или все гораздо хуже, чем кажется.

Он приподнялся на сиденье.

– Где?

– На площадке отдыха справа. Точно, его машина.

– Проезжай мимо.

– Я не хочу, чтобы он ехал следом. Мы должны прибыть на место после него, иначе я не смогу незаметно протащить тебя.

Эрика свернула на площадку отдыха. Остановилась позади седана Виктора.

– Оставайся здесь. И не высовывайся.

– Ты выходишь? Но там дождь.

– Мы же не хотим, чтобы он подошел к нам, правда? – и она открыла дверцу.

У некоторых из Новых людей, там работающих, могло в той или иной степени наблюдаться нарушение функционирования. Ему следовало соблюдать осторожность, но пугаться их он отказывался. Все они были его созданиями, продуктом его гения и могли напугать его не больше, чем произведения Моцарта могли ужаснуть композитора или картины Рембрандта – художника. Либо они подчинялись ему, либо он произносил фразу смерти.

Он не сомневался, что еще один трансформированный Уэрнер на ферме его не встретит. Уэрнер – случай уникальный. И где он теперь? Превратился в пар вместе со всем остальным в «Руках милосердия».

Ни одно восстание против Виктора не могло увенчаться успехом, и не только потому, что могуществом он не уступал мифическим богам. Просто даже самый умный Альфа был идиотом в сравнении со своим создателем, на котором не отражались прожитые столетия.

Эрика Четвертая, Альфа, не могла с ним тягаться. Он убил ее с помощью обычного шелкового галстука, силой одних лишь рук, и мог убить снова, если эта сука действительно ожила. Альфа, женщина, жена… она ему в подметки не годится. И он с радостью воспользуется возможностью наказать ее за эти два возмутительных телефонных звонка. Если она думала, что в ее первой жизни с нею жестоко обращались, во второй ей предстояло узнать, что такое настоящая жестокость.