Тот, кто текст читал, пробовал оправдаться, что это-де написано мелкими рунами, а у него глаза слабеют. Но Мешторгазий, хоть и паршивец, отвел Петунелу в сторонку и объяснил, как можно избавиться от проклятия. Впрочем, как знать, не сделал ли он это только для того, чтобы посильнее ее уколоть. Потому что условия, дьявол его побери, поставил такие, что конец света наступит, Бог успеет забыть, что Судный день уже позади, а мы все еще будем сидеть здесь и ждать чуда.
— Ну, так-то уж скверно не будет, — успокоил ее Дебрен. Он подошел к столбу, обхватил его руками и прижался головой к дереву. — Срок действия белой магии, которая, как правило, запускает проклятия, не превышает пятисот лет.
— Благодарю, — кисло улыбнулась Петунка. — Ты не возражаешь, если я запишу эти облегчающие душу слова и попрошу передать их правнучке? Ленда, перо мне не нужно. Я выдолблю текст в камне. Три века — многовато для бумаги.
— Пятьсот — верхний предел, — проворчал Дебрен, продолжая прижиматься к столбу и вслушиваться в звуки дома. Не в те, которые вызывают обитающие там люди, грызуны или короеды. В другие. Настоящие.
— Ленда сидит здесь, — чуть выждав, захохотал ротмистр. — То, что ты обнимаешь, конечно, тоже шершавое и доходит до потолка, но тихое, скромное и приятное. Не понимаю, как можно так ошибаться.
— Гррррубиян, — прокомментировал Дроп.
— Прекрати, — бросила девушка. — Дебрен, мне выйти? Ты колдуешь, да?
— Уже закончил. — Он отошел от столба. — Что было потом?
— Вначале истинное побоище, — вздохнула Петунка. — Каменщики мост ставили, армия дорогу сквозь пущу прорубала, дело шло, но медленно. Ведь война-то продолжалась. Поэтому множество путников полегли на старой дороге, пока что единственной. Трудно сказать, скольких прикончил грифон, а скольких бельницкие наезды, потому что они взаимно друг под друга подделывались. Факт, что все следующие века телеги только обозами с охраной ходили, а если кто в сторону отлучался, то должен был следить за тем, чтобы какой-нибудь скелет не обмочить.
— Движение замерло? Я имею в виду посещение трактира.
— Поуменьшилось. Но не сильно. Потому что обе дороги были на наше счастье международными. По ним обычно ездили много чужаков, а эти, как правило, далеко не все знают. Поэтому ездили они по старой, на развилках сворачивая к востоку. Попадали сюда и лишь в «Невинке» узнавали о грифоне. Некоторым не хотелось возвращаться, и они, если были рассудительными, ночевали в трактире. Или если и не ночевали, то по крайней мере что-нибудь да ели. Так что движение никогда не прекращалось полностью. Тем более что Доморец наконец заметил, что нас очень легко довести до голодной смерти. И начал нападать на проезжих выборочно. Почти как знаменитый разбойник Енощик, который грабил только богатых. Доморец тоже перестал обращать внимание на людей низкого происхождения. Да на таких-то и трактир не заработает. А уж совсем туго нам приходится во время войн с Бельницей. Потому что королевский тракт ради безопасности путников проходит дальше от границы. К тому же о королевском тракте известно, что грифон не тревожит его нападениями.
— Не тревожил, — напомнил Збрхл.
— Поэтому-то я и приняла вас за церковников. Ведь если уж грифон нападает на кого-то за пределами княжеского тракта, то, как правило, не выходя за рамки проклятия. К примеру, во времена демократии Доморец заклевал перед развилком одного рыцаря, который влюбился в тогдашнюю хозяйку «Невинки» и, плюнув на мезальянс, хотел взять ее в жены и увезти к себе в замок. Рыцарь, видать, разумный — ехал с сильной свитой, поэтому грифон напал на него неожиданно, еще за пределами своего охотничьего хозяйства. |