— Сестра, — Петунка окинула ее немного злым, немного насмешливым взглядом, — мы ведь не парочка наивных девиц, так что кратко скажу: не так.

О диво. Ленде такого объяснения оказалось достаточно. Хоть она и несколько зарумянилась.

— Потом, — продолжала Петунка, — королевич тоже задремал. Или его сморило. Не важно. Главное, когда он очнулся, эта распутница как раз выбегала из мойни. Издавая какие-то странные звуки. Претокар пошел к двери, а дверь-то заперта. Ну, он за одежду… а одежда тю-тю. Вначале он выжидал, думал, что это глупые шуточки бельницкой соплячки. Потом, уже обозлившись, крикнул несколько раз. Но ему не повезло, потому что те дворяне, которые еще не валялись, до хорового пения уже дозрели. Впрочем, он быстро понял, что не может звать на помощь. Проблема наследования престола лежала на острие ножа, любой пустяк мог перетянуть чашу весов на сторону Гаррола, а ничто так не бьет по владыкам, как осмеяние. Вот он и решил спасаться сам. Выбил доску, оттолкнул кол, которым эта проб… э… развратница дверь подперла. Прикрылся доской и помчался к трактиру. Но поскольку здесь в гостевой были люди, он прыгнул к кухонной двери. А там, глядит, кухарка мечется. Тогда он принялся бегать вокруг дома, высматривая другой путь. Трижды обежал. Сегодня-то это ему наверняка бы не удалось, и если б не что-нибудь ценное, то ту-то доску уж он на частоколе наверняка оставил, но в те счастливые времена хозяйство еще не было укреплено. Поэтому бегать ему пришлось недолго и как-то удалось не обнаружить себя. Однако нервы сдали. И неудивительно, да и у какого монарха не сдадут нервы, если ему словно какому-то Кассамноге придется нагишом под окнами прокрадываться. Ну и очередного унижения дождался. Потому что в отчаянии переоделся в платье своей любимой. Она его в кухне сушила после посещения какого-то отхожего места. Может, из-за этого отхожего места, может, из-за кухарки, но факт остается фактом: от платья несло такой вонью, что королевич после этого еще несколько месяцев от отвращения вздрагивал. Но что было делать? С одной стороны, его мог кто-нибудь из людей увидеть, а с другой — какой-нибудь зверь за голый зад клыками хватить, потому что трактир был здесь в новинку, и самые консервативные волки и медведи по-прежнему на водопой хаживали. Ну, так он стиснул зубы и в платье зашел в комнату с каменной миной. И вероятно, из-за этого унижения, вместо того, чтобы самому присоединиться к возлиянию либо запереться в алькове, взял и отправился учинять скандал Ледошке.

— Вообще-то я не удивляюсь, — отметил Дебрен.

— А я удивляюсь, — твердо сказала Петунка. — Вместо того чтобы переодеться, умыться, взять меч и отсечь паскуде башку, как королю пристало, он влетел к ней в этом вонючем платье, босой, с пустыми руками. Ну и нечем ему было ее наказать. Ведь не годится же бабу, даже такую вредную, по морде бить. Мечом — другое дело, но рукой…

— В таком состоянии вообще нельзя было к ней заходить, — высказала свою точку зрения Ленда.

— Я, как никогда, с тобой согласна. Потому что посещение закончилось трагически. Ледошка, сука коварная, разыграла истерику. Вначале наорала на него, обзывая насильником, потом, когда он растерялся, залилась слезами и сказала, что, хотя он разбил ей сердце на мелкие черепки, она его прощает, поскольку крепко любит, а потом пробормотала сквозь слезы что-то вроде: «Ну как же ты выглядишь?», сорвала с него платье, выбросила в окно, а его самого начала обмывать. Потому что комната была для ВИПов, с тазом.

— Тут уж королевич не растерялся, — тихо буркнул Дебрен.

— Верно. Но ведь и сраму бы набрался, если б словно дубина стоял, когда княжна его собственными руками и собственной, личной губкой обмывала, заверяя в любви.