— Чем ты занимаешься? — спросила она.

Это нужно было обдумать. Можно было сказать: «Я живу с Ли Меллоном, и злой, как собака.» Нет, только не это. Лучше «Ты любишь яблоки?», а когда она ответит «да», я скажу: «Пошли в кровать.» Нет, еще рано. Наконец, я придумал, что сказать. Я произнес тихо, но с мягким нажимом:

— Я живу в Биг Суре.

— Это замечательно, — сказала она. — Я живу в Пасифик-Гроув. А чем ты занимаешься?

Неплохо, подумал я. Попробуем еще.

— Я безработный, — сказал я.

— Я тоже безработная, — сказала она. — А чем ты занимаешься?

Приходилось иметь дело с некой новой стороной ее натуры, и я уже готов был бежать. Отпустите меня! Я смотрел на нее робко и с какой-то религиозной заторможенностью, опутавшей меня, точно пальмовые ветви.

— Я священник, — сказал я.

Она посмотрела на меня так же робко, и сказала так же заторможенно:

— Я монахиня. А чем ты занимаешься?

Это уже упорство. Начиналась борьба. Она все больше мне нравилась. Я всегда был неравнодушен к умным женщинам. Это моя слабость, с которой бесполезно бороться.

Через некоторое время мы гуляли по берегу. Моя рука располагалась у нее на талии под свитером, ползла наверх к груди, а пальцы делали что-то свое, сравнявшись по разумности с мелкими растениями, независимыми и безответственными.

У Джесси есть девушка, и их познакомил Ли Меллон.

— Когда ты решила уйти в монастырь? — спросил я.

— Когда мне исполнилось шесть лет, — сказала она.

— Я решил стать священником в пять лет, — сказал я.

— Я решила стать монахиней в четыре года.

— Я решил стать священником в три года.

— Это хорошо. Я решила стать монахиней в два года.

— Я решил стать священником в год.

— Я решила стать монахиней, как только родилась. В первый же день. Очень важно начать жизнь с верного шага, — гордо сказала она.

— Что ж, когда я родился, меня здесь не было, так что я не смог принять решение. Моя мать была в Бомбее. Я в Салинасе. Думаю, ты была неправа, — скромно сказал я.

Это ее расстроило. А я был рад узнать, что такая глупость смогла довести нас до ее дома. Она закрыла дверь, а я бросил взгляд на книги — есть у меня такая дурная привычка. Привет, Дилан Томас (19). Я озирался, точно енот — еще одна моя привычка, хоть и не такая плохая.

Жилища, в которых обитают юные леди, вызывают у меня огромное любопытство. Мне нравится изучать запахи, среди которых живут юные леди, разные безделушки и то, как свет падает на вещи и особенно на запахи.

Она сделала мне сэндвич. Я не стал его есть. Не знаю, зачем она его делала. Мы легли на кровать. Я положил руку ей между ног. На одеяле под нами было нарисовано родео. Ковбои, лошади и повозки. Она прижалась к моей руке.

За миг до того, как мы прильнули друг к другу, словно малые республики, вступающие в Объединенные Нации, у меня в голове промелькнуло кинематографическое видение, на котором двенадцать вставленных в рамки Ли Меллонов лежали, укрытые картонными коробками, под стойками баров.

В Геттисберг (20)8! В Геттисберг!

Через некоторое прекрасное время я поднялся и сел на край кровати. В комнате горела неяркая лампа, и свет от нее рисовал на потолке абстрактную картину. У Элайн была лампа с абстрактным узором на абажуре. Ну и ладно…

Был в комнате и старый знакомый, преданный слуга стен — плакат с фотографией борющегося с быком Маноле (21), которого вновь и вновь встречаешь на стенах комнат юных леди.