— А вы не подумали, как это бог позволил тому мерзавцу такую подлость над вами совершить?

— Егор Васильевич! Вы подумайте, что вы говорите!.. Разве такое говорить можно?! Даже подумать!..

Нет, он, кажется, погорячился. Сам ведь решил, что еще рано с ней такие разговоры заводить, и не удержался. Надо было немедленно уходить подальше от религиозных вопросов.

— Так какая вы говорите, ваша вторая мечта?

— А вторая моя мечта, — сказала Дуся, которой не терпелось узнать на этот счет мнение Антошина, — это что бы Лукерья Игнатьевна заболела…

Теперь настала очередь ужаснуться Антошину.

— Вы же только что молились о ее здравии!

— Так я ведь о том мечтаю, чтобы она на время только заболела, и чтобы ее дочери в это время в Москве не было, и чтобы я одна за нею ухаживала, день и ночь, день и ночь, не покладая рук и не щадя себя и тогда она меня полюбит, как родную, и спустя какое-то время возьмет меня в долю. А когда она от старостиху мрет, чтобы я была ее наследницей, чтобы мастерская стала моей мастерской… Такая моя мечта… Можно мы немножечко постоим? Что-то у меня ноги совсем не идут… Отдохнем и пойдем…

«Хоть бы такси какое-нибудь подвернулось! — подумал с досадой Антошин. Силенки-то у нее, видать, совсем на исходе!» — подумал, и вспомнил, что ни, о каких такси и речи быть не может.

Он нащупал в кармане полушубка свой аварийный пятиалтынный и остановил трюхавшего мимо них облезлого старичка извозчика. Его клячонка явно обрадовалась неожиданной передышке. Заиндевелая, с выступающими ребрами и обвисшим дряблым животам, она была под стать своему хозяину и санкам с убогой, изъеденной временем матерчатой полостью.

— Извозчик! Сколько до Казенного переулка?

— Не надо! — густо покраснела Дуся. — Я и так дойду!.. Разве вам можно так тратиться!. Егор Васильевич!..

— Извозчик окинул взглядом полушубок и валенки Антошина.

— Двугривенный, — сказал он. — И деньги вперед.

— У меня всех денег пятиалтынный. Довези, будь друг! Видишь, заболела девушка.

Извозчик вздохнул, взял пятиалтынный, Антошин, не слушая Дусиных возражений, усадил ее рядом с собой на игрушечно узкое сиденье, застегнул полость, извозчик чмокнул, пугнул свою клячу кнутом, и они поехали. Впервые в своей жизни Антошин ехал на извозчике. На такси куда удобней.

— Зачем вы это? — начала было снова Дуся. Чтобы предотвратить ненужные укоры, Антошине напомнил, что их разговор о мечтах еще не закончен.

— А как же Полина? — спросил он. — Вы станете хозяйкой, а Полина как?

— Полина была бы у меня тогда старшей мастерицей, самой любимой моей помощницей.

— А ей не будет обидно?

— А чего ж тут Может быть обидного? — холодно удивилась Дуся. — Одному человеку везет, другому не везет. Так всегда в жизни. А это не грех, мечтать о таком?

— Чтобы Полина была вашей помощницей?

— Чтобы Лукерья Игнатьевна… захворала.

— Так себе мечта, — сказал Антошин после некоторого раздумья. Он никак не мог решить, стоит ли сейчас критиковать ее убогую мечту или отсрочить лучше это дело до будущей встречи у Малаховых. — Вы почитайте «Воскресение», а потом мы с вами сразу об очень многом поговорим.

— Значит, грех? — по-своему поняла его уклончивый ответ Дуся. — Вы прямо скажите, Егор Васильевич.

— Это смотря что понимать под словом «грех».