— Ты поставлен был от меня почти что государственную службу исполнять, а ты шатай-болтай, через пень-колоду!.. Ничего не замечал за тем человеком?

— Ничего. Он дома сидит.

— Не все время. Куда-то он ходит.

— Не видал, чтобы он ходил. Может, когда я обедаю или сплю.

— Чересчур часто, господин Антошин, обедать изволите. И спите, как грудное дите. Эдак вы и царство небесное проспите.

— Постараюсь не проспать… Пусти, мне пора идти.

— Иди-иди! Только смотри, не забреди куда не надо!

— Хорошо, постараюсь.

— И еще, — тут Сашка вцепился с силой в руку Антошина, — и еще я тебе совершенно задарма хочу один совет дать…

— Не нужны мне твои советы. Пусти!..

— Ай, нужны!.. Ты меня, Рязань косопузая, ухом слушай, а не брюхом. Я тебе добра желаю.

— Хорошо, слушаю.

— Христом-богом советую, отстань ты от Дуськи, а то оч-чень тебе плохо придется… Мне ведь только одно словечко кому надо шепнуть, и тебя с любой фабрики, с любого завода коленкой под зад, и будьте здоровы… Ты меня слушайся… Я для твоей же пользы… Отстань, говорю я тебе, от Дуськи. Она тебе не пара.

— А я за нею и не ухаживаю.

— Не ухаживаешь? А на извозчике кто ее катал? Он уже успел разведать про извозчика! Ну и проныра!

— Ей по дороге плохо стало, пришлось подвезти.

— А ты всех, кому плохо делается, подвозишь?

— Да ну тебя, — сказал Антошин. — Не ухаживаю я за Дусей… И тебе не советую.

— Это почему ж такое? А ежели она мне нравится?

— Ты ей, кажется, не шибко нравишься.

— А если тебе кажется, ты перекрестись.

— Знаешь что, — рассердился Антошин, — оставь ты меня в покое!

— Значит, от выгодной работы отказываешься. От государственной работы, можно сказать, от службы царю-отечеству… Что-то у меня против тебя подозрение получается…

— Я ж тебе говорил, мне надо на постоянную работу поступать. Мне специальность получить требуется.

— Отказываешься, значит? Ну что ж, обходился я без тебя и сейчас, бог даст, обойдусь очень даже прекрасно. Катись!.. Только ты еще раз хорошенечко подумай. Может, еще передумаешь… Я ведь тебя жалеючи… В случае чего ищи меня в дворницкой. Я там после обеда буду…

Сашка выпустил наконец рукав антошинского полушубка и растаял в ранних сумерках, словно в омут нырнул.

Но Антошин не сомневался, что Сашка его так не оставит, проследит, куда он пойдет наниматься, и постарается использовать свои полицейские связи, чтобы доказать, что, слава богу, чего-чего, а не дать человеку устроиться на работу — это ему раз плюнуть.

Поэтому Антошин решил замести свои следы, сбить с толку Сашку и пошел не по направлению к Пресненской заставе, а в противоположную сторону, к Трубной площади.

Ноги сами привели его в Последний переулок. Он остановился около неказистого трехэтажного кирпичного здания, узнал подъезд, около которого они с Галкой обычно прощались. Подъезд был все тот же. Только не было над ним электрической лампочки. Надо было подняться на третий этаж, и первой по левую руку была дверь, которую Галка иначе не называла как «портальный въезд в нашу родовую фатеру», потому что «проживает в ней древний род Бредихиных аж с последних недель позднего палеозоя».

Он поднялся на третий этаж и увидел знакомую дверь. На пухлой черной клеенке мерцала в полумраке медная дощечка: «Николай Парамонович Бредихин».

Он хотел постоять около заветной двери, но из соседней квартиры вышла женщина с орущим младенцем на руках, подозрительно глянула на Антошина, и ему не оставалось ничего другого, как медленно, под пристальным ее взглядом, спуститься: ла улицу.