Я сел, и агент ФБР предложил, чтобы усиленные патрули и особенно антитеррористическое подразделение были размещены в определенных людных местах — в Рокфеллер-центре, Гарвардском клубе, Нью-Йоркском спортивном клубе, Линкольн-центре, Карнеги-холле и магазине «Тиффани».

«В магазине «Тиффани», — подумал я. — Будто там мало своей охраны! А как насчет Музея современного искусства и половины ресторанов в путеводителе Загата? Это Нью-Йорк. Полицейских не хватит, чтобы охранять все знаменитые заведения».

— И позвольте напомнить всем, что это секретная информация, — закончил Макгиннесс. Его суровый взгляд вернулся ко мне.

Я отвел глаза, собрался было оправдаться, но решил — черт с ним. Вместо этого взял еще чашку кофе, отпил глоток горячего, кислого напитка и уставился в окно на захватывающее зрелище Бруклинского моста.

Может, убийца сделает мне личное одолжение и начнет терроризировать какой-нибудь другой район.

Глава тридцатая

Учитель, свернув с Восьмой авеню на Сорок вторую улицу, сощурился за темными очками фирмы «Дизель» от яркого солнечного света.

Он снова переоделся, теперь на нем были куртка из ягнячьей кожи от Пьеро Гуччи, майка с вызывающим рисунком и сапоги из кожи ската от Луккезе — одежда казалась повседневной, но знатоки поняли бы, что стоит она нескольких месячных зарплат. Он не побрился, и модная щетина на щеках придавала ему вид рок- или кинозвезды.

Он шел к Таймс-сквер в толпе тупых неудачников, и ему хотелось расхохотаться. То, что он делал это средь бела дня, было дерзким, горячило кровь. Словно под воздействием лучшего наркотика, какой только можно себе представить.

Наконец-то он выплеснет сдерживаемую всю жизнь злобу! С самого детства люди старались внушить ему эту большую ложь. Как все замечательно, какое это счастье — жить. Хуже всех была его ужасно надоедливая мать. «Мир это Божий дар, жизнь драгоценна, смотри, сколько у тебя радостей», — постоянно твердила она. Он, конечно, любил ее, но временами казалось, что она никогда не замолчит.

Она умерла три года назад, оставив свой бессмысленный университетский диплом по философии. Перед кончиной ему хотелось спросить ее: «Если жизнь такой драгоценный дар, то почему, черт возьми, Он отбирает то, что дарит?»

Разумеется, он этого не спросил. При всех своих недостатках она была его матерью. Шла на жертвы ради него. Самое малое, что он мог сделать, — позволить ей умереть в собственном заблуждении.

Но теперь ему больше не нужно заниматься бессмысленной суетой. «Давай признаем, — подумал он, — в этом безумном современном бардаке, именуемом обществом, правильнее быть антисоциальным, нежели частью бессмысленного стада, в которое превратилось человечество».

Взять, к примеру, сегодняшний день. Среда — бродвейские музыкальные театры дают дневные представления. И вокруг бессмысленно кишат толпы идиотов, приехавших из своих городишек и пригородов, чтобы выложить сотню долларов за билет ради еще больших идиотов в шутовских костюмах, поющих глупые любовные песенки. Это искусство? Лучшее из того, что может предложить жизнь?

И кругом не только провинциалы и недоумки из пригородов. За углом, на Сороковой улице, он миновал якобы очень расстроенных, информированных репортеров и фотографов из «Нью-Йорк таймс», валящих в новое здание редакции раболепно отработать еще один день в министерстве правды. «Ура линии демократической партии, товарищи! — захотелось ему крикнуть. — Приветствуем тебя, Большой брат, и еще большее либеральное правительство!»

Приближаясь к Музею восковых фигур мадам Тюссо, Учитель замедлил шаг.