|
Именно русская литература, вместе с религиозными нормами, на которых во все времена воспитывалось сознание русской женщины, и диктует эти жертвенные поведенческие нормы — мужчине изначально дано право на поступок, а женщине оставлена обязанность следовать за ним, жить ради него. Мужчина прав всегда, по сути своей он — ведущий. Женское же назначение и конечная ценность — семья и он, ее эпицентр, ее глава, конечно же, глава — мужского рода, причем, не только в доме, но и в обществе в целом.
— Но у Толстого Нехлюдов следует на каторгу за Катюшей Масловой… — А каким образом тот же Толстой разделывается с другой своей героиней, идущей наперекор общественному мнению? Укладывает ее на рельсы… баба с возу — всем легче. Почему? Да все потому же — женщина социально не равна мужчине, а потому и не смей рыпаться. Любой нестандартный женский поступок — нестандартный с точки зрения мужской логики — осуждается всем обществом, включая самих женщин. И именно поэтому считается нормой, когда женщины безропотно тянут горькую ношу на своих плечах — мужей-пьяниц, гуляк, драчунов, дураков, плохих отцов, не умеющих заработать нытиков, нелюбящих и нелюбимых… А говорю я это тебе для того, чтобы ты училась сама понимать суть вещей, читала между строк, а не бессмысленно повторяла расхожие истины, вбиваемые школьными учебниками. Учись думать. Тогда я тоже внутренне протестовала против таких откровений, открыто отстаивая свои убеждения, и мой дух бунтарства созревал как раз в подобных баталиях с матерью. Критического же отношения, которое возникает в основном, когда начинаются собственные разногласия с внешним миром, во мне и вовсе не было — гармония моего собственного мира была еще идеализированной, а я — излишне восторженной, доверчивой. Активная пионерка, комсомолка и просто хорошо обучаемая модель, я вполне удовлетворялась хрестоматийными толкованиями, а суждения матери шли вразрез с моими тогдашними понятиями, не вызывая у меня симпатии. Мне проще было отнести их к феминистским комплексам, чем задуматься над ними и увидеть в них рациональное зерно. Мать же, всю сознательную жизнь шедшая напролом, преломляла все через свой собственный опыт и, конечно же, знала, о чем говорила — критического отношения к жизни в ней было хоть отбавляй. Да и профессия обязывала. Позже я не раз убеждалась, что в ее рассуждениях что-то есть… Я и сама неоднократно слышала объяснения знакомых страстотерпиц — «А куда тут денешься — дети»… И еще — «Конечно, не подарок, и пьет, и рукоприкладствует… но все ж не принято одной, как-то неудобно перед другими»… А то и вовсе надуманное — «Одиночество-то ведь и того хуже — не с кем будет чаю попить, поговорить». Вот и держатся вполне достойные тетки за разнокалиберные жалкие ничтожества, прикрываясь и таким, как последнее, жалким объяснением, хотя всем известно — никакого чаю вместе давно не пьют, ведь их герои, кроме зелья, вообще ничего не пьют, да и не разговаривают вовсе — не о чем.
Поразмышляв и повспоминав, решила внять совету матери — может, она и сейчас не так уж неправа… Я и впрямь чувствую себя не лучшим образом: в мозгах — застой, да и выгляжу тоже — так себе… Зеркало тут же подтвердило — с таким жалким выражением не то что в лидеры, а, как говорит Женька, «такую тоску — положить на грудь и плакать». Не знаю, что стало отправной точкой и больше подействовало на меня — наш ли разговор с матерью или, как его следствие, более пристальное изучение изрядно поднадоевшей собственной физиономии, но мне вдруг резко захотелось сменить — о, это родное русское слово! — имидж. В наши дни никто больше не использует понятие «образ», оно пугает своей литературно-психологической неопределенностью, многозначностью, тяжелым оно нынче стало, каким-то неблизким, почти виртуальным… С ассоциативно-нагруженным словом «облик» тоже не все просто, так и слышится — моральный облик — ну, и т. |
