— Да, — отозвался он.

— Договорились до чего-нибудь путного?

— Да.

Он сел за стол и стал разбирать бумаги.

— Ну? Ты мне так ничего и не расскажешь? Или ты теперь думаешь, как Мэби: «Баба должна знать свое место»?

— Мне надо работать, Мери. Ты же знаешь, я должен писать статью. Завтра у нас обедает Удомо.

— Меня завтра не будет.

— Ничего. Я сам все приготовлю.

— Мхенди становится невыносимым.

Он невольно прислушивался к ее шагам в соседней комнате. Нужно встать и закрыть двери, тогда не будет слышно. Он отгородится от нее. Но он не сделал этого. Он думал о ней спокойно, как о ком-то чужом. Они уже очень давно вместе. Еще с тех пор, как оба состояли в коммунистической партии. Она была тогда молода и хороша собой, были у нее и другие достоинства. Она вышла из партии вместе с ним. Только потому, что вышел он.

— Ты слышал, что я сказала?

— Да.

— Что же ты, не можешь ответить?

— Я пытаюсь работать.

— Если он еще будет распускать язык, я его в дом не пущу. Ты слишком с ними церемонишься. Без этой группы ты куда лучше работал. Только зря время тратишь. Тоже мне, вожди!

Скоро двадцать лет, как они живут вместе. Двадцать лет, как порвали с партией.

— А этого самовлюбленного карлика Мэби я просто терпеть не могу…

Была у него до Мери одна женщина… Кроткая, нежная и добрая. Как ее звали?.. Очень хорошая. Как же все-таки ее звали?.. Воспоминания нахлынули на него, но он решительно преградил им путь. Ему не до сентиментальностей. Мужчина должен работать. А потому жизнь его должна быть устроена. Он должен есть, иметь крышу над головой, отдыхать. Вот что важно. И все это дает ему Мери. Один раз он попытался вырваться, уйти. Попытка не удалась. И хорошо, что не удалась… Дора Смит! Вот как ее звали. Милое простое имя, оно так подходит милой простой женщине. Хватит, Том, возьми себя в руки!

Он заставил себя заняться бумагами, лежащими у него на столе: стал читать их, пытаясь вникнуть в смысл. Снова и снова читал одну и ту же фразу, с трудом сдерживая желание перескочить глазами на следующую.

Он не слышал, как она вошла, но вдруг почувствовал, что она стоит на пороге и наблюдает за ним. Он повернулся и встал. Она стояла, уперев руки в бока. Стояла твердо, уверенно, чуть расставив ноги. И смотрела на него, не отрываясь, с едва уловимым оттенком презрения в глазах.

По горькому многолетнему опыту он знал, что надвигается сцена, что сейчас пойдут в ход слова, острые и неумолимые, как кинжалы.

— Молчишь? Значит, ты согласен с Мэби?.. — сказала она.

«Выход только один, — устало думал он, — только один».

Он подошел к ней.

— Мери…

— Что «Мери»! Эх ты, трус! Что подъезжаешь? Я тебя презираю.

— Я не согласен с ним.

Он обнял ее и притянул к себе.

— Почему же тогда ты не сказал ему этого?

Мери сопротивлялась, отталкивала его. Но он не отпускал ее, и скоро насмешка и презрение исчезли из ее глаз. В них появилось издавна знакомое выражение, всколыхнув в нем желание не менее сильное, чем в те далекие дни. Что-то похожее на прежнее чувство захватило обоих.

«Наступит день, когда не поможет и это, — подумал Лэнвуд, — тогда у нас не останется ничего». Эта мысль испугала его. Он крепче сжал ее в объятиях.

— Мери… Мери, я так одинок… прошу тебя…

Потом они лежали на узкой кушетке, утомленные и успокоенные, — буря была отвращена. Лэнвуд переплел свои пальцы с ее пальцами.