Ритуал, которому меня обучили, требовал, чтобы я преклонял колени, крестился, а потом шел в одну из исповедален в боковом нефе. Там мне приходилось ждать несколько минут того момента, когда церковь пустела и ксендз, отец Петраускас, выводил меня в свой дом.

Он был добрый человек, тот патер, он кивал мне и искренне улыбался, здороваясь со мной. Во рту у него не хватало нескольких зубов. Голова была выбрита, лицо изборождено таким количеством морщин и складок, что производило впечатление пергаментного. Глаза казались щелочками, окруженными лучиками морщин. Черный костюм, облегавший его тело, неправдоподобно блестел. Потом я снимал рубашку, а отец Петраускас осторожно отлеплял липкую ленту от моего тела, стараясь не причинить мне боль. Он забирал пакет, я надевал рубашку, застегивался, а потом священник кормил меня хлебом с джемом или супом, садился напротив меня и смотрел, как я ем. Я не хочу очернять Католическую Церковь, но потом многие годы мне не раз приходило в голову, что отец Петраускас был евреем, перешедшим в католицизм. Не могу сказать, почему я так думал, во всяком случае, у меня не было никаких оснований для этого. Этот человек был знакомым Барбанеля, верным другом, который, учитывая, какое тогда было страшное время, рисковал жизнью во имя некой абстрактной идеи, во имя исторической хроники, беспомощной во всем, кроме сохранения памяти.

Уходил я, когда темнело, и повторял свой путь в обратном порядке, добираясь трамваем до окраины города, выходя не доезжая одной остановки до моего угла либо на следующей после него, а потом шел по дороге до своей переправы. Там я снимал ботинки литовского мальчика и вползал в акведук, ведущий в гетто. Совершенно вымотанный, я возвращался к Барбанелю и докладывал об успехе своей очередной вылазки, потом переодевался, как актер после сыгранного спектакля, и надевал на голову фуражку гонца.

Птиц можно наблюдать в Канадской Арктике, тамошним коротким летом. Из Йеллоунайфа самолетом Ди-Си-3, который, летя на бреющем полете, распугивает стада карибу, вы попадаете в Батхерст. Там вы располагаетесь лагерем в неприступной тундре и вместе с иннуитами, народом, населяющим те места, совершаете вылазки на лодках с подвесным мотором. Летом вся низинная часть арктических районов Канады превращается в море, и эскимосы на своих открытых лодках возят вас на разные острова: на этом обитает орел, на других плавунчики, а вот здесь бережет свой выводок кречет. Арктика заселена скупо, и все живое там очень заметно. Когда на лице нашего стоявшего на румпеле гида появлялось выражение неподдельной радости при виде проносящихся мимо полярных гагр, мне казалось, что он испытывает какое-то корпоративное чувство единения с этими птицами. Некоторые из маленьких островков, на которых мы останавливались, кажутся состоящими из яичной скорлупы, перьев и гуано. Это незнакомое царство жизни, не имеющей ничего общего с нами. Иннуиты, которые не ушли в города, а остались здесь, ведя жизнь своих предков — конечно, модифицированную; например, они зимой гоняются за волками на снегоходах, — эти иннуиты охотятся и рыбачат, а их база находится на острове, похожем на лицо, смотрящее в небо. Лицо похоже на индейское, а гора в центре острова напоминает нос, откуда и пошло прозвище местных иннуитов: Люди Носа.

Просидев полдня у гнезда кречета, мы наконец увидели мать, она летела над долиной, неся в когтях необычайно большую добычу — гофера, которого птица, шумно хлопая крыльями, уложила в свое гнездо, устроенное на выступе скалы.