Шлеве рассмеялся; ему понравилось, что Фукс сохранил способность шутить, даже будучи приговоренным к смерти.

— Ничего, мой милый Фукс, мы можем разговаривать и стоя… Мне очень грустно видеть вас здесь, так как я уверен, что вы невиновны.

— Вы вольны так думать, господин барон, и я тоже так считаю, но на суде мне не хватило доказательств.

— Мне ужасно грустно, что вашей голове угрожает опасность,— продолжал Шлеве, понизив голос и подойдя ближе,— вы были тем человеком, на которого можно положиться.

— Был и остаюсь им, господин барон, даю вам слово.

— К сожалению, когда вас арестовали, я находился в Испании, возникли срочные дела в Бургосском монастыре, и не было никакой возможности своевременно вмешаться в вашу судьбу; а теперь приговор уже подписан и дела ваши плохи.

— Хуже некуда, барон!

— Боюсь, что спасти вас уже не удастся. Слишком поздно!

— Спасти приговоренного к смерти никогда не поздно, дорогой барон, пока наши головы не лежат на плахе.

Барон закашлялся: слово «наши» применительно к нему неприятно резануло слух.

— Вы очень благородно поступили в отношении некоторых людей,— продолжал Шлеве,— и эти люди желают что-нибудь сделать для вашего спасения.

— В таком случае, им надо поторопиться.

— Вы уже ознакомились с обстановкой?

— Я всегда начинаю с этого.

— Ну так вот, эти люди готовы помочь вам, если они и в дальнейшем могут рассчитывать на ваше молчание и вашу благодарность… Кстати, вы знаете, что князь Монте-Веро нашел свою дочь?

— Это новость для меня. Однако, везет этому человеку! Скажите графине Понинской, дорогой барон, что через три дня этому везению придет конец… После того, конечно, как мне удастся вырваться из этой проклятой западни.

— Всемилостивейшая владетельница Ангулемского дворца может ли, во всяком случае, рассчитывать на вас? — спросил Шлеве.

— Всегда и везде, господин барон! Разве Фукс хоть когда-нибудь подводил?

— До сих пор вам не очень везло.

— Вы говорите о Рио и о пожаре? Но ведь дело мастера боится, дорогой барон!

— Вы, однако, шутник, Фукс!

— Почему бы и не пошутить в двух шагах от эшафота. Так что если вы собираетесь мне помочь, то приступайте к делу немедленно.

— Я пришел вас утешить, но…

— Если вы не можете предложить мне ничего более существенного, то я сам сумею себя спасти.

— Предоставьте это мне, Фукс; завтра ночью вы будете на свободе.

— Завтра ночью — это слишком поздно. Вы, должно быть, знаете, что в ночь перед казнью к приговоренному приставляют двух сторожей и священника; думаю, господин барон, что завтрашняя ночь может оказаться последней в моей жизни.

— Сторожа со свечами и вином придут к вам только в полночь, а вместе с ними и судья, чтобы огласить вам приговор. Потом явится священник. Но ни надзиратели, ни судья, ни священник вас уже не застанут: в одиннадцать часов вы будете на свободе.

— Это очень рискованно: вдруг вы меня бросите в последнюю минуту?

— Тогда графиня Понинская лишится вашей помощи.

— Да, но я лишусь головы; мне-то она дороже!

— Раньше не получится, милейший Фукс. Я не чародей и провести вас сквозь тюремные стены не могу.

— Что ж, придется рискнуть,— блеснул глазами Фукс.— Передайте графине, что я буду с надеждой ждать своего вызволения. Скажите ей, что в этот раз я более успешно докажу ей свою благодарность, и через три дня в особняке на улице Риволи безутешный князь будет оплакивать дорогого ему покойника.