Будто у самого моего уха хрустальным перезвоном раздался смех маленькой Цадкиэль.

41. СЕВЕРЬЯН ИЗ СВОЕГО КЕНОТАФА

Прокричал петух; отодвинув камень, я увидел звездное небо и одну яркую звезду, благодаря стремительному движению приобретшую теперь голубой оттенок, – ту, что была мной. Мы снова стали одним целым. И она была близка! Ясный Скальд, восходящий с рассветом, сиял не так ярко и не мог похвастаться столь объемным диском.

Долгое время – по крайней мере время, показавшееся мне долгим, – я глядел на ту свою часть, что неслась еще далеко за кругом Диса. Однажды или дважды мне послышались невнятные голоса, но меня не слишком заботило их происхождение; а когда я наконец оглянулся, вокруг никого не было.

Или почти никого. С вершины невысокого холма на меня смотрел рогатый олень; его глаза слегка поблескивали, а тело растворялось в темноте под сенью деревьев, венчавших холм. Слева на меня незрячими глазами уставилась статуя. Еще стрекотал последний сверчок, но трава уже серебрилась инеем.

Как и на лугу возле Мадрегота, мне вновь казалось, что я бывал здесь раньше, но я никак не мог распознать это место. Я стоял на камне, и дверь, только что отворенная мной, тоже была из камня. Три узкие ступеньки вели на аккуратно подстриженную лужайку. Я спустился по ним, и дверь, беззвучно закрывшаяся за моей спиной, похоже, в движении поменяла свою сущность; затворившись, она и вовсе перестала восприниматься как дверь.

Я очутился в очень маленькой, всего каких-то тысячу шагов от края до края, лощине, приютившейся меж холмов с отлогими склонами. В холмах были проделаны двери, одни – не шире дверного проема обычной жилой комнаты, другие – внушительней каменных дверей обелиска за моей спиной. По дверям и мощеным дорожкам, протянувшимся от них, я понял, что нахожусь в угодьях Обители Абсолюта. Длинную тень от обелиска отбрасывала не полная луна, а недавно появившийся узкий серп солнца; и эта тень словно стрела указывала прямо на меня. Я виднелся на западе – через стражу, а то и меньше, горизонт поднимется и скроет меня.

На мгновение я пожалел, что отдал хилиарху Коготь; мне захотелось прочитать надпись на каменной двери. Потом я вспомнил, как осматривал Деклана в его темной хижине, и, подойдя поближе, прибегнул к помощи своих глаз.

В честь СЕВЕРЬЯНА ВЕЛИКОГО Автарха Нашего Содружества по праву Первого Человека Урса Вечная память

Памятник представлял собой высокую стену голубого халцедона и, признаться, производил сильное впечатление. Меня считали мертвым, по крайней мере это не вызывало сомнений; и сей радующей глаз долине доверено изображать место моего упокоения. Лично я предпочел бы некрополь возле Цитадели – именно там я должен найти настоящий или хотя бы мнимый покой – либо каменный город, в котором более убедительно смотрелась бы первая часть надписи.

Это заставило меня задуматься о своем конкретном местонахождении – в пределах угодий Обители Абсолюта, а также поразмыслить, кто именно, если не Отец Инир, воздвиг мне сей монумент. Я закрыл глаза, позволив воспоминаниям течь своим чередом, и, к своему удивлению, обнаружил ту маленькую сцену, которую мы с Доркас и Балдандерсом сколотили для доктора Талоса. Это было то самое место, и мой нелепый памятник стоял именно там, где однажды я старательно притворялся, что принял великана Нода за статую. Вспомнив это, я бросил взгляд на статую, которую первым делом увидел, шагнув обратно в Брию, и распознал в ней, как и следовало ожидать, одно из тех безобидных полуживых существ. Сейчас оно медленно двигалось ко мне, и на губах его играла древняя улыбка.

Один вздох я любовался игрой моего собственного света на его бледных чертах, но тут почувствовал, что будто свет дня тронул склоны Горы Тифон всего две или три стражи назад, и жизненная сила, которую я ощутил, отбила у меня охоту разглядывать статуи или искать отдыха в какой-нибудь из уединенных беседок, разбросанных по садам.