— Что же ты меня не режешь? — спросил Витяй, когда жена оставила их. — Давай, давай! Я орать не буду. — Была в этом спокойном тоне какая-то дьявольская подсказка.

— Да иди ты! — воскликнул в сердцах Саня.

— Ты прав. Я знал, что Людка служит горничной в доме Овчинникова. И когда ты вытянул цифру «пять», подумал: «Знать, судьба. Он так жаждал мести. Вот повезло-то: и деньги заработает и за свое мужское достоинство расплатится». Не так разве? Ведь сам говорил: встречу — убью! Еще в Афгане мечтал об этой встрече. Вот случай и представился. А предупредил бы — только лишние нервы. От доли своей все равно бы не отказался. Согласен? Иначе не выжить. Кому-кому, а нам с тобой это давно известно.

— Пойду я, Витя. Поздно уже. — Саня поднялся из-за стола и, шатаясь, поплелся к двери.

— Встретимся на похоронах, — усмехнулся Витяй. Провожать его он не пошел.

С поминок Саня возвращался на автобусе. Мускулистая рука держалась за поручень. Отяжелевшая голова уткнулась широким подбородком в грудь. Короткие, мокрые от пота волосы вздыбились так, будто Саня только вышел из-под душа и не успел еще причесаться. Бледнофиолетовая, выцветшая футболка покрылась неравномерными пятнами, прилипнув к разгоряченному телу.

Кто-то осторожно коснулся его плеча и вежливо попросил передать талончики. Саня медленно поднял тяжелые, липкие веки. Выполнил просьбу интеллигентного гражданина в белой рубахе с погончиками, не отрывая от него взгляда. Тот отвернулся, а Саня пробубнил ему в самое ухо:

— Не узнал меня, Юран?

Гражданин дернулся, посмотрел повнимательнее на верзилу в выношенной футболке и нерешительно помотал головой.

— Конечно-конечно, куда тебе помнить! Тебя-то, вождя комсомольского, трудно с кем-нибудь спутать, а нас пятьсот сорвиголов…

— Пятнадцатое профтехучилище? — начинал припоминать гражданин.

— Оно, родимое. Выпуск восемьдесят третьего года. Группа фрезеровщиков. Шаталин Саша.

— Вот черт! Совсем тебя не узнать!

Они пожали друг другу потные руки.

— Чем занимаешься, Юран?

— Чем-чем, — смутился тот, — коммерцией. Сейчас все этим занимаются. Ты, наверное, тоже?

— Можно и так сказать, — улыбнулся Саня и пожал плечами.

Бывший комсомольский работник оценил мощь этих плеч и выдвинул новое предположение:

— Рэкет?

— Тоже подходит, — согласился Саня. — Не гадай, комиссар. Все равно не скажу, а сам догадаешься — еще больше вспотеешь.

Тот призадумался, будто искал что-то в парализованном сознании, но вдруг нашел и радостно сообщил о находке:

— А ведь это ты мне написал письмо из Афганистана! Точно! Шаталин Саша! Ох и возгордился я тогда: воин-интернационалист пишет в комитет комсомола! Ты побоялся писать родителям, что тебя отправили на войну, и написал мне. А в следующем письме обещал сообщить адрес полевой почты. Почему больше не писал?

— Дальше пошло нецензурное, комиссар.

— Понятно, — опустил тот голову.

— А Витяя ты помнишь? — неожиданно спросил Саня. — Мой курс. Группа токарей.

— Разве всех упомнишь? — развел руками бывший комсомольский работник.

— Представляешь, на днях пили с ним пиво. Жена в соседней комнате укладывала спать ребенка. Мирно беседовали про жизнь. Я пошел домой, а он повесился в ванной. Завтра — похороны, поминки. С поминок — на поминки. Вот так и живу. А жить-то хочется по-людски. Не толкаться в час пик в вонючих автобусах и не считать каждую копейку, перед тем как сожрать колбасу.