История — безжалостная штука. Она не прощает стагнации. Она перемалывает тех, кто не успел запрыгнуть в уходящий поезд прогресса. И сейчас, в этом заснеженном Игнатовском, я слышал далекий, еще неясный гудок этого поезда.

Поэтому я строил заводы, лил сталь и клепал винтовки. Я строил спасательный ковчег. Я пытался протащить эту огромную, увязшую в средневековье страну через технологическое «бутылочное горлышко». Дать ей шанс победить в этой конкретной войне, выжить в будущем, в жестоком и прагматичном мире, где право сильного будет определяться количеством доменных печей и длиной железнодорожных путей.

Моя мотивация была эгоистична до мозга костей. Раньше меня сложно было назвать патриотом. Но из-за многих событий, которые оголили истину (а я надеюсь, что верно все разглядел), я стал им, стал патриотом (в хорошем смысле этого слова, без перегибов, которыми грешат). Это был мой единственный дом. Место, где я жил, дышал, где у меня появились друзья и враги. И я до дрожи не хотел, чтобы этот мой новый мир, пусть и странный, и жестокий, через сто лет оказался растоптан сапогами какого-нибудь очередного Наполеона или раздербанен на куски более шустрыми и технологичными соседями. Я строил будущее для себя. Чтобы просто выжить.

Но этого ему говорить было нельзя. Для него, самодержца, такие мысли были бы крамолой. Он бы увидел в них не заботу, а умаление его собственного величия, сомнение в его гении. Поэтому я говорил о славе, о могуществе, о кораблях.

Петр долго смотрел на меня, а потом гулко, от души, расхохотался.

— Равный! Ай да Смирнов, ай да сукин сын! — он хлопнул себя по колену. — Мне по нутру твои речи! Но помни, барон, дорога к славе вымощена костями. Англичане свой «Неуязвимый» строят. И нам сидеть сложа руки нельзя. Требую от тебя ускорить дело с броненосным флотом. Все силы — туда!

— А как же дороги, Государь? — вмешался Меншиков, который до этого молча сидел в углу. — Барон наш и так на себя слишком много взвалил. Тут и заводы, и компания новая… Не надорвался бы.

— Не твоего ума дело, светлейший! — отмахнулся Петр. — Дороги — дело нужное! Ты, барон, мне так расписал, как по ним войска гонять можно, что я теперь спать не могу, все планы строю. Будут и дороги, и флот! А ты, Александр Данилович, коли радеешь о казне, помогай.

В этот момент в комнату вошла Любава с подносом, на котором стоял большой жбан с квасом. Она молча разлила напиток по кружкам. Разговор постепенно перетек в обывательский треп. Испанка, пользуясь случаем, подошла к царю и завела с ним разговор о европейских верфях, о новых методах строительства, которые она вычитала в книгах. Говорила она увлеченно. Петр слушал ее с неподдельным интересом, задавал вопросы.

Царский визит встряхнул Игнатовское. Все забегали с удвоенной силой, но на душе у меня было паршиво. Ультиматум Петра — «построить броненосный флот» — звучал как приговор. Англичане уже дышали в затылок, а я все еще топтался на месте. Нужно было решение. Быстрое, изящное, неожиданное.

На следующий день после отъезда государя я собрал свой «мозговой центр» в конструкторской. Нартов, Магницкий и я. Изабелла, которой после отъезда двора стало откровенно скучно, тоже увязалась с нами — ее отец, капитан де ла Серда, окончательно перебрался в Игнатовское, и теперь она была здесь надолго. Я не стал возражать. Ее острый ум и знание языков могли пригодиться.

— Господа, задача проста и невыполнима, — начал я без обиняков, расстелив на столе копию чертежа «Неуязвимого».