– Никогда.

– Ты понимаешь, что это значит? Если нас всех не убьют сегодня, через несколько лет мы начнем вымирать. И что будет с магией? Если, по примеру Кати, мы будем завещать свою кровь другим, дикарям до этого не должно быть дела…

– Нет, даже не думай, – перебил Кар. – Я не позволю. Все начнется снова, понимаешь? Жажда крови, тайные убийства. Потом кто-нибудь примется за детей. Нет. Навсегда – нет. То, что я сделал сегодня… я этого не хотел, и это не повторится.

– Я понял, Сильнейший. Тебе решать. Главное сейчас – что будет с народом.

– Пока не знаю. Император обещал сохранить жизнь всем, кто сдастся. Надеюсь, он не переменит решения. Прошу, пока будьте осторожны, не раздражайте жрецов, и, пожалуйста, никакой магии. Я вернусь, как только смогу с ним переговорить.

– Сильнейший, – позвал Лэйн, когда Кар собрался уже идти. – Если император не сдержит слова?

Кар остановился. Взгляды магов прожигали его насквозь. В них была память, и та же память терзала его самого. Тысячи, сотни тысяч убитых в один день. Целая Империя Владеющих Силой. Исчезнет ли теперь ее остаток – остаток, к чьей гибели он, принц дикарей, сам приложил руку?

– Если император не сдержит слова, мы будем драться за свою жизнь, – сказал Кар. – Клянусь, им непросто будет нас перебить. Ждите, я вернусь.

Часть IV. Посмертие

Императорская палатка была вновь раскинута на вершине холма. В нее перенесли тело Сильной Кати. Наутро его, погруженное в соль, повезут в столицу для торжественных похорон – так распорядился император. Сам он неотлучно оставался рядом и посетителей принимал там же, отделенный лишь тонкой занавесью от окруженного свечами тела своей возлюбленной. В этот день, когда войско праздновало победу и оплакивало павших, когда жизни сотен раненых висели на волоске и от лекарских палаток с ветром долетали стоны и ругательства, подчеркнутая скорбь императора порождала удивленные, а порой и гневные разговоры. Звучали они, впрочем, негромко. Магическая битва, отгремевшая у всех на глазах, и роль, что сыграла в ней Сильная Кати, оставались непонятными большинству. Тем больше находилось места домыслам и предположениям. Кару не просто уступали дорогу – от него шарахались с ужасом.

Подойдя, он лицом к лицу столкнулся с выходящим из императорской палатки Верховным жрецом. Тот шел, согнувшись, как будто старость в одночасье вернула себе права над упрямцем, и, казалось, искал, на что опереться. Трехцветный пояс первосвященника он сменил на простой, серый.

– Да поможет вам Бог, ваше высочество, – негромко сказал жрец.

Кар кивнул, впервые не вспомнив о своей ненависти к старику. И вошел.

Сперва он увидел свечи – множество свечей, они выстроили огненную ограду вокруг императорского ложа. Та, что лежала на нем, до подбородка укрытая пурпурным плащом, выглядела мирно спящей. Император стоял рядом. На коленях. Занавесь была отдернута.

Эриан оглянулся всего на миг. Ничего не сказал, не поднялся с колен. Следующие несколько шагов показались Кару длиннее вечности. Остановившись за спиною брата, он молча ждал приговора.

И приговор последовал.

– Она сама этого захотела, – сказал император. – Никто не смог бы ее заставить и никто не смог бы отговорить, если она решила.