Хаэмуас неохотно подумал о том, что как хороший хозяин он должен на время оставить общество Табубы и оказать внимание другим гостям. Он повернул голову именно в ту секунду, когда женщина переменила позу, скрестив свои длинные ноги. Край узкого наряда отогнулся, и его взору открылось ее смуглое бедро. От этого зрелища захватывало дух. И хотя все внимание Табубы было поглощено беседой с Шеритрой, Хаэмуас по каким-то признакам понял, что это движение было рассчитано именно на него, и Табуба прекрасно знает, что он на нее смотрит.

Обед прошел шумно и весело. По просьбе Хаэмуаса Нубнофрет приказала выйти всем музыкантам, состоящим в услужении у царевича, а также всем юным танцовщицам и певцам. Обычно Хаэмуас предпочитал обедать в тихой и спокойной обстановке, особенно если приглашенные приходили обсудить государственные дела и хотели после шестого блюда посвятить время серьезной беседе, но в этот раз Хаэмуас жаждал развлечений. Повсюду были расставлены сосуды, наполненные весенними цветами, от их пряного аромата кружилась голова, а от ладанных курений в воздухе витал голубоватый дымок. Танцовщицы, ударяя в крошечные тарелочки, порхали между столами, их роскошные волосы развевались, слух собравшихся услаждало стройное многоголосное пение.

Хаэмуас заблаговременно подумал о том, чтобы усадить Шеритру рядом с собой и неподалеку от входной двери, словно предоставляя ей тем самым свою отцовскую защиту, а также возможность незаметно выскользнуть из комнаты, как только у нее возникнет такое желание. Но оказалось, что это место занято Табубой, смеющейся, веселой, но от этого не менее таинственной. Она шутила, в притворной озабоченности касалась пальцами своей больной ноги и не прекращала поддерживать блестящий разговор, в который оказались вовлечены все, включая и Нубнофрет, и его самого. Гори и Сисенет сидели рядом, потягивая вино, их головы склонились друг к другу. Они о чем-то тихо беседовали.

Место рядом с Шеритрой было занято Хармином, и девушка, казалось, не имела ничего против. Время от времени он до нее дотрагивался – касался руки, плеча, а однажды Хаэмуас заметил, как он украшает голову девушки цветком белого лотоса. Она усмехнулась, а он что-то сказал ей в ответ. «Что происходит с нами сегодня? – размышлял он, охваченный радостью. – Такое чувство, словно дом захватили некие божества веселой беспечности, и теперь кажется, что в любую минуту могут случиться самые необыкновенные чудеса».

Гости не расходились до самой зари. И даже когда, повинуясь правилам хорошего тона, они поняли, что наступила пора прощаться, хозяева собрались на причале, погруженном в серую зыбкую полутень рассвета, словно им не хотелось расставаться с гостями, хотелось насладиться их обществом до самой последней минуты. Вглядываясь в бледные лица собравшихся, Хаэмуас с удивлением заметил среди них Шеритру. Его поразило общее для всех выражение взволнованности, жадного интереса. Никто не был пьян, но все по-прежнему находились в приподнятом, возбужденном состоянии, хотя усталость уже давала о себе знать. Факелы, всю ночь горевшие на лодке гостей, перед самым их отплытием были потушены. Табуба, Сисенет и Хармин, выразив хозяевам свою признательность и благодарность, ступили на борт, а вся семья Хаэмуаса стояла и смотрела, пока лодка постепенно не скрылась из глаз, уносимая темной, маслянистой на вид водой. Нубнофрет вздохнула.

– День сегодня будет жаркий, – сказала она. – Знаешь, Хаэмуас, они удивительно приятные люди, и, должна сказать, я совсем не против пригласить их к себе еще раз, хотя выговор у них провинциальный, а что касается вкуса, то он, мягко говоря, несколько странный.

Повторное приглашение со стороны его жены, вызванное не чем иным, как только желанием вновь встретиться с этими людьми, было уже само по себе высокой похвалой и проявлением ее особой милости. Странно, но Хаэмуасу это было приятно. Он, однако, не мог согласиться с ней в том, что акцент выдавал в этих людях провинциальных жителей.