Сие вероломство изумило Бояр: добрые Князья Ряполовские были в отчаянии. «Не дадим веселиться злобе», — сказали они и решились низвергнуть Димитрия. К ним пристали Князь Иван Стрига-Оболенский, Вельможа Ощера и многие дети Боярские: условились с разных сторон идти к Угличу; в один день и час явиться под его стенами, овладеть городом, освободить Василия. Заговор не имел совершенного успеха; однако ж произвел счастливое действие. Узнав намерение Ряполовских, тайно выехавших из Москвы, Димитрий отправил Воеводу своего вдогон за ними; но сии мужественные витязи разбили дружину Шемякину и видя, что умысел их открылся, поехали в Литву к Василию Ярославичу Боровскому, чтобы вместе с ним взять меры в пользу Великого Князя. Они проложили туда путь всем их многочисленным единомышленникам; из столицы и других городов люди бежали в Малороссию, проклиная Шемяку, который трепетал в Московском дворце, ежедневно получая вести о всеобщем негодовании народа. Призвав Епископов, он советовался с ними и с Князем Иоанном Можайским, освободить ли Василия? чего неотступно требовал Иона, говоря ему: «Ты нарушил устав правды; ввел меня в грех, постыдил мою старость. Бог накажет тебя, если не выпустишь Великого Князя с семейством и не дашь им обещанного Удела. Можешь ли опасаться слепца и невинных младенцев? Возьми клятву с Василия, а нас Епископов во свидетели, что он никогда не будет врагом твоим». Шемяка долго размышлял; наконец согласился.

Должны ли вероломные надеяться на верность обманутых ими? Но злодеи, освобождая себя от уз нравственности, мыслят, что не всем дана сила попирать ногами святыню, и сами бывают жертвою легковерия. Димитрий хотел, по тогдашнему выражению, связать душу Василиеву Крестом и Евангелием так, чтобы не оставить ему на выбор ничего, кроме рабского смирения или Ада; приехал в Углич со всем Двором, с Князьями, Боярами, Епископами, Архимандритами; велел позвать Василия, обнял его дружески, винился, изъявлял раскаяние, требовал прощения великодушного. «Нет! — ответствовал Великий Князь с сердечным умилением: — я один во всем виновен; пострадал за грехи мои и беззакония; излишно любил славу мира и преступал клятвы; гнал вас, моих братьев; губил Христиан и мыслил еще изгубить многих; одним словом, заслуживал казнь смертную. Но ты, Государь, явил милосердие надо мною и дал мне средство к покаянию». Слова лились рекою вместе со слезами; вид, голос подтверждали их искренность. Шемяка был совершенно доволен: все другие плакали, славя Ангельское смирение души Василиевой. Может быть, Великий Князь действительно говорил и чувствовал одно в порыве Христианской набожности, которая питается уничижением земной гордости. Обряд крестного целования заключился великолепною трапезою у Шемяки: Василий обедал у него с супругою и с детьми, со всеми Вельможами и Епископами; принял богатые дары и Вологду в Удел; пожелал Димитрию благополучно властвовать над Московским Государством и с своими домашними отправился к берегам Кубенского озера.

Скоро увидел Шемяка свою ошибку. Василий, пробыв несколько дней в Вологде как в печальной ссылке, поехал на богомолье в Белозерский Кириллов монастырь, где умный Игумен Трифон, согласно с его желанием, объявил ему, что клятва, данная им в Угличе, не есть законная, быв действием неволи и страха. «Родитель оставил тебе в наследие Москву, — говорил Трифон: — да будет грех клятвопреступления на мне и на моей братии! Иди с Богом и с правдою на свою отчину; а мы за тебя, Государя, молим Бога».