Первым настоящим Великим Моголом был сын Гумаюна Акбар, прозванный Великим. Его имя Акбар в переводе и так означает великий. Акбар был великим императором в квадрате. Он, действительно, сумел сделать практически невозможное, расширив границы империи до максимальных (от Гиндукуша до Бенгальского залива и от Гималаев до Аравийского моря) и укрепив власть, чтобы империя снова не смогла бы распасться. Это и было его важнейшей задачей. Гумаюн умер внезапно и глупой смертью — упал с мраморной лестницы. Акбару было тогда 13 лет.

Туркмен Байрам-хан, пишут историки, поспешил возвести его на трон, оставшись при нем регентом. Однако возведение на престол произошло не в Дели, а в саду Каланаур в Пенджабе, Дели еще предстояло взять. Смутность момента была столь велика, что власть в Дели была даже не у мусульман, а у торговца-индуса Хему. Местное население, по логике, должно было поддержать „своего“, однако в обстановке поголовного голода, нищеты и разрухи Хему, заботившийся только о боевых слонах, не вызывал сочувствия.

В ноябре 1556 года состоялась вторая битва при Панипате. Хему имел значительное превосходство в численности войск плюс пять тысяч боевых слонов, однако мистический год своих чудес еще не закончил. Когда, казалось бы, победа была уже за Хему, случайная стрела ранила его. Не видя своего полководца, воины обратились в бегство, ибо от Хему зависела уплата жалованья. В результате победу одержали Байрам-хан и Акбар».

Правил Акбар в течение 49 лет, так что за это время он привел разрозненную страну к единству, а народу дал возможность не бедствовать, а жить мирно и спокойно. За что ему, наверно, были благодарны. Хотя Акбар и был завоевателем, он предпочитал править «мягкой рукой».

Самое сложное было то, что завоеванное население исповедовало индуизм, а завоеватели были мусульманами. Акбар отлично понимал, что в такой ситуации завоеванные будут восставать против завоевателей. И каким бы хорошим мусульманином он ни был, он не стал насаждать ислам, хорошо понимая, что этого делать нельзя. Впрочем, кажется, с исламом и у самого Акбара были некоторые проблемы. Он так увлекся Индией, что полюбил этот весьма пестрый религиозный конгломерат. Акбар в отличие от тех, кто приходил сюда ранее, и от тех, кто пришел после него, был необычайно толерантен в вопросах веры. У себя при дворе он даже завел обычай устраивать религиозные диспуты. Если во времена первых чингисидов хан Монке оставался тенгрианцем, хотя сумел одновременно окреститься, принять ислам, буддизм и тибетский ламаизм, Акбар остался мусульманином и веры отцов не менял, но он чутко прислушивался к речам людей другой веры, все более находя, что точек соприкосновения между религиями больше, чем разногласий. Без всякой неприязни он выслушивал учение иудеев и христиан, буддистов и индуистов, зороастрийцев и своих единоверцев мусульман. Все цветы должны цвести в саду — такова была его политика. В конце концов, он даже пришел к мысли, что необходимо создать совсем новую религию, где бы слились лучшие стороны всех существующих, именно такая религия подойдет для Индии с ее сложным укладом жизни. Новую религию он назвал «дин-и-илахи» или «божественной верой».

Предлагаемая народу искусственная религия несла в себе черты местного индуизма, культа огнепоклонников-зороастрийцев, а также ислама и христианства. Он совершенно искренне считал, что разницы между верами не существует, все различие придумано самими людьми, и любил говорить, что «…лишь та вера истинна, которую одобряет разум». Его разум находил черты схожести между верами и не обращал внимания на различия. Совершенно естественно, что для современников, исповедующих только одну веру, бедняга Акбар оказался не мудрецом, а еретиком.