— Ах ты, шут подери! Ведь это огромные деньги! Пойду, сынок, пойду с вами, как же тут не пойти? Такие деньги заслуживают и заботы, и осмотрительности.

Он проводил Мишку, но после этого у него так разболелась нога, что знаменитый профессор якобы велел ему ни на минуту не оставаться без заботливого ухода. Господин Кольбрун так послушно внял приказу, что послал эстафету в Пожонь и выписал оттуда сразу двух сестер милосердия — своих незамужних дочерей, Жужанну и Кристину.

И, что может быть естественнее, — теперь и дочки познакомились с нашими молодыми людьми. Они были порядочные гусыни, но довольно хорошенькие. В девятнадцать, двадцать лет все девушки красивы и желанны. У Кристины были прекрасные голубые глаза и роскошные волосы цвета желтой глины. Когда они сидели за столом в ресторане, взгляд ее частенько останавливался на Мишке. Однажды утром Мишка Тоот, проходя мимо их номера как раз в тот момент, когда входила туда горничная, увидел сквозь приоткрытую дверь, как причесывается Кристина, увидел ее русые волосы до пят и больше не мог их позабыть. Какие-то привлекательные черты были, очевидно, и у Жужанны, потому что в один прекрасный день Дюрка Велкович заявил, что Вена скучнейший город в мире и осматривать здесь совсем нечего, не то что в Мюнхене, где Виттельсбахи собрали все, что можно, — словом, эти Габсбурги напрасно жили на свете, и нет у них ничегошеньки, — кроме любви их народов. Все улыбнулись. Но, как бы то ни было, это оказан лось достаточным объяснением того, почему Дюри после обеда оставался теперь дома и волочился за девицами Кольбрун. Впрочем, сверстники наших героев рассказывают, что в молодости у Жужанны стан был точно у серны, а пунцовый ротик, казалось, так и пылал огнем.

Что-нибудь, верно, да было — ведь и юноши не слепые, и как ни ругали они Вену, а все-таки не уезжали, хотя следующей остановкой в их путешествии был назначен Париж. Под разными предлогами они уже и дважды и трижды откладывали, свой отъезд. Флирт становился явным. Старик Кольбрун предоставлял дочерям полную свободу, иногда позволял им даже совершать вместе с молодыми людьми прогулки по Пратеру. Так это длилось с неделю, уже и персонал гостиницы догадывался обо всем, но ничего особенного все-таки не происходило, будто в колесницу Амура улиток впрягли. Сам господин Кольбрун подумывал уже отправить домой этих двух девиц, затребовав сюда двух других (дома оставались еще три). Но вот в один унылый дождливый день после обеда, когда они сидели за чашкой кофе Дюри Велкович попросил руки Жужики.

Красильщик ласково закивал седой головой, но прежде чем ответить, позволил себе злую шутку. Он нырнул вдруг под стол будто уронил что-то, и, заметив под скатертью, что рука Кристины в руке у Мишки, ответил Велковичу так:

— Почту за счастье и с радостью принимаю честное предложение, но только у меня есть, в некотором роде, возражение против самой личности. У Дюри Велковича вся кровь застыла.

— Не против вашей личности, сударик мой, а против Жужики. Я дал обет, — продолжал веселый красильщик, — что ни одну дочку не выдам замуж прежде Кристины, поэтому либо подождите, пока Кристина выйдет замуж, либо, если желаете, женитесь на ней.

Тут уже и Мишку Тоота бросило в жар, и Кристину тоже. Мишка прохрипел сдавленным голосом:

— Нет, Кристину не отдам!

— Так я и думал, — рассмеялся хитроумный красильщик. — Уж несколько дней я замечаю, что у вас у двоих обычно только две руки видны над столом.

Вот и получились две помолвки сразу, а потом и две свадьбы, которые через несколько дней весело, как и положено, справили в Пожони.

Господин Кольбрун остался верен своему слову. Тотчас же выплатил приданое зятьям, и Мишка все не мог надивиться, с какой легкостью родила ему Дюркина сотня тысяч эти пятьдесят тысяч, — ведь Кристину он взял бы и без приданого.