От поездки в Париж они не отказались, только теперь она превратилась в свадебное путешествие.

Полтора медовых месяца провели они все вместе в Париже. Мужья раздумывали о том, за что им приняться, а жены развлекались. Велкович решил, вернувшись домой, прежде всего раздобыть себе дворянство. Это проще простого, надо только хорошенько подмазать двух влиятельных агентов в Вене. По словам Дюри, тесть то и дело возвращался к этой теме, да и Жужанне хотелось того же.

— Словом, я буду искать себе дворянство, — повторял Дюри. — В Венгрии это необходимо. А ты что намереваешься делать?

— А я буду искать такую страну, где дворянство не нужно, — ответил Мишка, подразумевая под этим Америку, куда стремился с детства, начитавшись разных книг, которые разбередили его фантазию.

В Париже они думали остаться три месяца, но маленькую госпожу Велкович уже на второй месяц охватила тоска по родине, и она все плакалась; «Поедем домой! Что это за скучный город, где даже по-немецки не говорят. Нет, нет, больше я здесь не останусь!»

Так что Велкович трогательно попрощался с Мишкой, госпожа Велкович с Кристиной, и они вернулись домой в Пожонь, где Велкович и в самом деле раздобыл себе дворянство с помощью королевского персоналия Иштвана Серенчи, у которого сестра Кольбруна, Людмила, жила в поварихах. Дюри Велкович стал Велковичем Лободским и купил себе в Тренчене небольшое поместье, но так как в хозяйстве он ничего не смыслил, то вскоре пустил по ветру все свои сто тысяч форинтов. Тут вступился папаша Кольбрун и заставил его использовать уцелевшее приданое для того, чтобы заняться каким-нибудь делом.

Новоиспеченный дворянин и руками и ногами отбивался от этого, — дескать, и так и эдак, и негоже герб позорить. Но, оказавшись в безвыходном положении, он открыл в Пожони меховой магазин, ибо, кроме как в мехах, ни в чем не разбирался (этому Дюрка научился чуточку в скорняжной мастерской отца); магазин, однако, не процветал, ибо богатые депутаты парламента предпочитали покупать своим возлюбленным муфты и собольи накидки в Вене. Но при всем этом такая профессия Велковичу больше всего была под стать, ибо шкуры тигров, медведей, песцов и других благородных зверей не могли кинуть тени на его «собачью шкуру».

А Мишка Тоот с супругой оставался еще какое-то время в Париже, потом они переехали в Новый Свет, правда перед этим проведя несколько недель в Лондоне.

— Мы будем останавливаться в тех странах, где уже рубили голову королю, — говаривал Мишка. — А где еще не рубили, там нет. смысла останавливаться.

И, наконец, он попал в ту страну, где вообще никогда не было королей. Вот это настоящая страна! Здесь есть смысл не только остановиться, но даже и поселиться.

Поначалу он разглядывал и изучал нью-йоркскую жизнь просто как путешественник. Каждый человек чувствует себя в новой стране котенком, и только на седьмой день у него раскрываются глаза. Но эти семь дней могут тянуться и семь лет, и даже до самой смерти. Великое дело — уметь видеть.

После двухмесячного пребывания в Нью-Йорке он решил, что воспользуется своим искусством резать пенковые трубки, и открыл мастерскую. Когда сколько-то трубок было готово, открыл лавчонку и поместил в витрине свои шедевры, думая: теперь-то и хлынет народ, будет платить за его искусство звонкими долларами. Но расчет не оправдался. Extra Hungariam non est трубки, si est трубка, поп est ita . Янки и матросы, самые яростные курильщики Америки, привыкли к деревянным и глиняным трубкам и точно так же не обращали внимания на стиль, форму и орнамент их, как не замечали, в какой коробке продается колесная мазь, изготовлена ли коробка из красного дерева, с резьбой или попросту сколочена из тоненьких дощечек. В трубке главное, чтобы она курилась и чтобы материал ее как можно лучше сопротивлялся влаге. Благородное искусство обкуривания трубок незнакомо американцам.