Некогда он был вулканом, на вершине самого высокого конуса все еще можно различить котлообразную пасть кратера, вокруг которого до сих пор разбросаны куски лавы. Позднее Шомьо Одумался, видно; вернее сказать, взялся за ум, решив, что гораздо разумнее давать огонь как-то иначе, а не в виде расскаленных камней — forma dat esse rei , — и теперь огонь идет сквозь грозди, которые красуются на лозах самого меньшего конуса. Видно, и в преисподней рождаются удачные идеи.

Охотник брел потихоньку по извилистой дороге и, следуя за телегой, забирался все выше. На втором, среднем, конусе он разглядел прекрасные базальтовые скалы. Потом залюбовался обильным урожаем на лозах. Заметив красивую виллу или давильню, думал: «Хорошо, если бы она принадлежала Тоотам», — почти уверенный, что тогда она перейдет в его владение. Вдруг с базальтовой скалы взмыли к небу два сокола, раздражающе просвистев крыльями. Он быстро вскинул ружье, выстрелил, но обе птицы улетели, целые и невредимые.

— Слава богу, господин охотник, что не попали, — промолвил возница, Который, услышав выстрел, остановился полюбопытствовать, — большое вышло бы несчастье, подстрели вы священную птицу.

— Почему? — поинтересовался охотник.

— Потому что они поедают скворцов и других птиц, которые опустошают виноградники, и здешний народ может избить до полусмерти человека, который застрелил сокола.

— А много их тут?

— В скалах живет поди пар двадцать. Во всей Задунайщине их больше нет нигде. Эти уцелели только потому, как рассказывал мне отец, а он служил сторожем на Шомьо, что прежние большие господа, которые жили здесь в замке, охотились с помощью этих птиц, а особенно их барышни. Было это, верно, тогда, когда немцы, еще не изобрели ружье. Ну, а теперь великие-то господа все погибли, но несколько их соколов уцелело, с той поры и живут они здесь, в скалах, и охотятся сами по себе. Глядите, вот и сейчас полетели к замку.

И в самом деле, птицы неслись на запад, где высился некогда замок Балинта Терека Энингского. Они летали там, кружили довольно долго, будто ожидая, что откроется окно, хозяйка замка протянет белую руку, и они полетят к ней.

Охотник приотстал чуточку, а телега вскоре свернула с ухабистой, отороченной бересклетом дороги в обихоженный виноградник и поехала к выкрашенной в желтый цвет давильне, перед которой несколько саженей земли было оставлено под пажить. Здесь и стали сбрасывать бочки. Появился какой-то господин- и поговорил с людьми, сгружавшими телегу. Подальше на возвышении стояла вилла — веселенькое одноэтажное здание с верандой, крытое дранкой, выкрашенной в красный цвет, и с двумя трубами, одна из которых дымила вовсю.

Ности приглядел себе подходящее местечко, откуда он мог наблюдать и за домом, и за окрестностями. Ведь ему нужно только одно: хоть на минутку увидеть Мари Тоот, запомнить в ней что-нибудь примечательное, по чему потом, согласно рецепту госпожи Хомлоди, она могла бы узнать себя.

Виноградник Тоотов был отделен от виноградника Хипеи узенькой тропинкой. В конце ее, у шомьовашарского развилка на холме стояла старая часовня, обсаженная айвой. В часовне была статуя святого Орбана. Изобразили его в легком плаще с голой грудью. Одной рукой он утирал лоб (явный намек, что от него ждут теплых весенних дней, — недаром лицо у него такое потное). Он и сам будто чувствовал, какие на него возложены надежды, поэтому застыл в горделивой позе, словно говоря: «Я тот самый святой, которого даже кальвинисты боятся».

Это местечко и выбрал себе Ности. Оно было самым подходящим. Фери мог, никем не замеченный, валяться в траве. В крайнем случае, его примут за уставшего охотника или за благочестивого юношу, которого привлек сюда этот суровый святой, словом, его присутствие здесь никого не поразит. Шаловливые бабочки кружатся, порхают вокруг, гоняются друг за дружкой в лучах солнца, жужжат осы, захмелев от медового винограда, дрозды свистят на деревьях, — нет, здесь никому в голову не придет ничего дурного, разве что листья айвы зашепчут: «Это Язон, он явился сюда, чтобы украсть золотое руно».