— Как же нет знакомых? Стало быть вы, барышня, не из Папы?

— И не из Папы я, — тихо ответила она, — и не барышня, Ности испуганно воскликнул:

— О боже! Так вы уже замужем?

— Не то я хотела сказать, — стыдливо ответила Мари, обмахиваясь платочком.

— А что же?

— Что я только бедная горничная, простая служанка. Такое открытие явно расстроило Ности; это было необходимо для роли, в которую он входил постепенно. Он тут же холодно отпустил руку Мари.

— Бот никогда бы не подумал, — тихо пробормотал он. И разжег этим любопытство девушки.

— А что вы подумали?

— Откуда я знаю. Что думает скворец, завидев прекрасную виноградную гроздь? Да разве будет он рассуждать с том, где она выросла, на графской лозе или на лозе простого батрака!

— Нет, он попросту съедает ее, верно? — отпарировала вдруг Мари. — Ну, спасибо. Значит, вы хотели съесть меня?

— А почему бы и нет? Вы для того и созданы.

— Да бросьте! Уж не прянишник ли вы, что так щедро сыплете слова медовые?

Ности уклонился от ответа, а может, и не расслышал замечания девушки, потому что отвернулся и стал приглядываться к пестрым группам пирующих.

— Не вижу ни одного свободного места за столами, — оправдывался он с досадой. — А у меня здесь тоже нет знакомых.

— Стало быть, и вы не здешний?

— Нет, я только проездом… но постойте, я заметил что-то… Ности увидел «пони» — бочонок господина Репаши; «пони»

бросили на траву пастись, и ни один черт не обращал уже на него внимания. Значит, он был пустой.

Оставив Мари, Ности подошел к портному и попросил разрешения посадить на бочонок уставшую девушку.

— Гм, — прогнусавил Репаши, — бочонок устал, и девица устала, выходит, они друг дружке под стать.

— Могу я забрать его? Репаши осушил стакан вина и ответил с великим воодушевлением:

— По дороге сюда я видел скалу, она треснула пополам, чтобы дать дорогу дикой розочке, которая не могла вырасти под камнем; Янош Репаши тоже не может поступить жестоко, когда требуется дать место для бутона розы, тем более что Янош Репаши от этого не треснет пополам. Фери подкатил бочонок к девушкам и предложил Мари сесть на него.

— Пожалуйста, душенька, садитесь. — После давешнего признания обращение «душенька» звучало более чем уместно. (Да, этот Ности парень не промах, понимает толк в деле.)

Любезность Фери показалась здесь столь же изысканной, как любезность герцога Монтроза, который разостлал в грязи свой пурпурный плащ, чтобы дама, выйдя из экипажа, могла ступить на него и посуху пройти к лодке. Теперь внимание всех было обращено на Ности и на Мари. И всеобщее изумление позолотило его. Ишь какой красавец! Но где ж у него глаза-то? И в Мари полетели стрелы зависти. Кто такая? Откуда взялась? Кто с ней знаком?

— Чудная особа, — выпустила свое жало тетка Репаши. — И платье на ней сидит так, будто кто из наших работников вилами набросил.

(Этим она хотела также довести до сведения молодых людей, что дома у них есть работники и что их много.)

— И жеманится, словно барышня какая, — заметила хорошенькая жена бакалейщика Йожефа Комади.

— А на самом деле только горничная, — объяснила ее сестренка Эржи, — я как раз рядом с ними танцевала и слышала, как она сказала охотнику: «Я только служанка».

— Ах, нахалка, — вскипела тетка Чемер, пучок у которой торчал уже набекрень, потому что она больно жаловала вино.