Скинув сапоги, Таша забралась под одеяло. Натянула его по самый нос, передёргиваясь от холодной дрожи.

Снова взялась за подвеску.

Сказать последующее вслух она не решилась бы. Но это слишком ощутимо разъедало её изнутри, просясь быть высказанным.

«Если всё так, как сказал Андукар… Если Врата действительно под Клаусхебером… Если Лиар привёл нас с Ароном в Пвилл, чтобы мы разоблачили Кэйрмиль и помогли Леограну стать новым герцогом… – Таша закрыла глаза. – Лиар ведь тоже должен помнить, где именно находились Врата».

«И что?»

«Выходит, всё это время он пытался не только возвысить меня, но и спасти мир? Уберечь человечество… Делать то, что и положено амадэю. – Она повернулась на бок, свернувшись калачиком, обняв руками часть одеяла, словно плюшевого зайца в детстве. Как будто это могло вернуть её в простой, понятный, безопасный мир маленькой Таши, ещё носившей фамилию Фаргори, не знавшей ничего, кроме тихой жизни в яблоневом саду. – А было так удобно считать его чудовищем».

О сказанном зазеркальной тенью, добавлявшем дополнительные причины для сомнений, Таша и вовсе предпочитала не думать. Не сейчас. Пока ей хватало остальных, и так вдребезги разбивавших сложившиеся представления о происходящем.

Хорошо ещё, что Алексас тоже решил к этому не возвращаться.

В темноте перед закрытыми веками, манившей вымотанное тело в беспамятство, Таша услышала, как стих негромкий перестук янтарных бусин.

– Просто чудовища бывают разными, – сказал Алексас.

…отдаваясь во власть убаюкивающей тьмы, Таша ещё успела почувствовать, как он снова ложится рядом, обнимая её, прижимая к себе крепко и бережно. Куда крепче, куда бережнее, чем маленькая Таша – самые любимые свои игрушки. И снова не стала ни препятствовать этому, ни отстраняться, вдруг вспомнив горькую улыбку, мелькнувшую на его губах, пока они поднимались по лунной лестнице и говорили о Двоедушии. Улыбку, которую можно было трактовать по-разному, но легче всего было объяснить горечью от мысли, приходившей и в Ташину голову.

Они оба отдали бы всё, чтобы вернуть Джеми. Но в такие моменты, как сегодня, – и в такие моменты, как сейчас, – он всегда будет незваным, нежеланным третьим.

Хотя она сама в этот миг находится в своей голове. Вся она.

Музыка была действительно странной – прилипчивый, навязчивый, механический мотивчик. Как будто Лив запихнули в музыкальную шкатулку и захлопнули крышку. Со временем мелодия играла всё медленнее и тише, как в настоящей музыкальной шкатулке, пока не становилась искажённой до неузнаваемости, а слух не мог уловить нот. Когда музыка прекращалась и шкатулка останавливалась, Лив просыпалась, но до этого момента находилась в странном… ничто. Это не был сон – к ней прорывались обрывки голосов, которые слышали её уши, и тепла, которое ощущали её губы. Отголоски ощущений, которые испытывало её тело. Но всё это время она стояла в черноте, не имеющей направлений и границ, не имея возможности разглядеть даже собственной руки, не имея возможности сделать хоть что-нибудь.

Поэтому она даже радовалась, когда в какой-то момент из темноты начинал звучать голос. Как сейчас.

– Ты боишься меня?

Лив чувствует его присутствие. И голос… он звучит так реально, так близко, что, кажется, протянешь руку – и коснёшься его обладателя.

– Нет.

…зато чернота в этот раз пугает. Шею дважды сводило назойливой ноющей болью, после чего Лив ощутила слабость и дрожь в руках. А она уже поняла: все ощущения здесь значительно приглушены в сравнении с тем, что чувствует в это время её тело. Сюда доносится лишь эхо реальности.