И приготовился к волне адской боли, но ее не последовало; точнее, она пульсировала где-то очень далеко. Все это время, насколько он помнил, перед его глазами был роскошный резной потолок, светло-голубые занавески, а еще он помнил боль, острую как бритва… Он помнил женское лицо, то и дело всплывающее из красного тумана забытья. Ему казалось, что эта та самая девушка, с корабля, но это, скорее всего, было бредом от тяжелых ран. Откуда ей здесь взяться… Ведь не могла она явиться ему, да еще столь прекрасной, что каждый раз, когда ему чудилось ее лицо, он забывал о боли.
А еще он помнил заботливые мягкие руки, которые меняли ему повязки, ласковые нежные пальчики, перебирающие его волосы. Помнил женский голосок, возносящий то молитвы то рыдания, но все это было в страшном тумане.
…Сейчас он уже не чувствовал сильной боли. Рана на плече почти не беспокоила, зато под ребром тупо ныла, но это уже можно было терпеть — не сравнить с тем шквалом дикой безумной боли, которая обрушивалась на него всякий раз, как он приходил в себя.
Ему вдруг показалось, что где-то совсем рядом кто-то тихо поет, осторожно и очень медленно он повернул голову на голос. И тут же ему показалось, что сердце его остановилось, а потом забилось с такой бешеной скоростью, что вот-вот разорвет грудную клетку. Только у одной женщины могли быть такие потрясающие золотые волосы, роскошным водопадом струящиеся по спине! Девушка слегка подвинулась, и раненый увидел ее отражение в зеркале, перед которым она сидела, расчесывая свои локоны деревянным гребнем. На ней было скромное домашнее платье жемчужно-голубого цвета, расшитое серебряной нитью. Юноша жадно всматривался в ее лицо. Она стала еще ослепительней, чем тогда, на корабле. Еще бы, нищета не красит. Теперь на ее нежных щеках играл румянец, а дивные небесно-голубые глаза блестели и светились. Она продолжала напевать, и ее губы были такими алыми, такими сочными… Он узнал ее голос — именно этот голос молился за него и рыдал. Раненый судорожно сглотнул слюну, вышло неожиданно громко. Девушка порывисто встала и резко обернулась, гребень выпал из ее дрожащих пальцев.
Несколько минут они молча смотрели друг на друга. Черные, как уголь, глаза юноши пылали страстью, и синие не уступали им в этом безумном огне. Их взгляд был словно бы осязаем, как прикосновение, горяч, словно раскаленный металл, и казалось — в комнате стало невыносимо душно. Девушка в нерешительности, медленно подошла к постели раненого, протянула дрожащую руку и коснулась его лба. Он закрыл глаза, наслаждаясь прикосновением — именно эти руки заботливо ухаживали за ним.
— Вы… Как вы себя чувствуете? — спросила девушка и убрала руку с его лба, он медленно открыл глаза и снова жарко посмотрел на нее.
— Я искал тебя… Я так долго тебя искал!
Катя села на краешек его постели и опустила глаза на его забинтованную руку, потом осторожно взяла ее и принялась разматывать бинт. Мужчина продолжал смотреть на нее, пожирая глазами лицо, гордо изогнутые темные брови, ресницы, бросающие тень на ее щеки, ровный маленький носик, тонкую шею, гибкий стан, грудь, бурно вздымающуюся под тонкой материей платья. Тем временем девушка сняла повязку и нежно провела пальцем по едва затянувшемуся шраму на его ладони. Мужчину, казалось, поразило ударом тока от ее совсем невинных прикосновений, он не чувствовал такого жара во всем теле даже в самые откровенные моменты близости с женщиной. Катя прижала его ладонь к своей щеке, и он почувствовал, что кожа под его пальцами мокрая. Он быстро посмотрел ей в глаза и увидел, что они по-прежнему закрыты, а из-под пушистых длинных ресниц катятся слезы. Нежно, большим пальцем, он вытер мокрую дорожку.
— Я так молилась о вас! Я думала о вас каждую минуту, каждую секунду… — прошептала девушка и посмотрела на Сергея.
Никитин не любил женских слез, но, — о боги, ее не испортишь даже слезами! Наоборот — глаза стали синими, как небо во время грозы с дождем, а губы чуть припухли и манили своей свежестью. |