|
Неукротимый пуританин Уильям Принн раскритиковал политику короля в отношении религии и участие королевы в драматическом произведении для театра масок и стал жертвой не менее двух приговоров Звездной палаты во время абсолютистского правления короля. Он лишился ушей, получил клеймо на щеку, был выставлен к позорному столбу, и ему было запрещено заниматься юридической практикой. Когда в 1640 г. парламент начал заседать, он, будучи восстановлен в правах, в течение нескольких лет пользовался за свои страдания популярностью и удовлетворил свою жажду мщения, подвергнув преследованию архиепископа Лауда. Но он был дотошным законником и не потерпел бы посягательств на парламентские привилегии, что когда-то не очень широко практиковалось королем, а теперь этим с большим размахом занималась армия. Он и Уокер – иногда в одиночку, иногда вместе – выступали с протестами против «нынешней парламентской клики», «наймитов Кромвеля», презренного «охвостья» – так назвал его Уокер, – заседающего теперь в Вестминстере.
Тем временем пресвитерианские священники в лондонских церквях с гневом и скорбью читали проповеди о захвате армией власти. Эдмунд Калами в церкви Святой Марии в Олдерманбери собирал большую состоятельную аудиторию – «редко меньше шестидесяти карет» можно было видеть в ожидании в день его еженедельной «лекции». Уильям Дженкин, «афористичный, изящный проповедник», и Корнелиус Берджес, более театральный декламатор и немного демагог, привлекали представителей среднего и нижнего классов общества. Обадия Седжвик в соборе Святого Павла в Ковент-Гардене рассказывал своим состоятельным прихожанам о злодеяниях армии; они уже были прекрасно осведомлены о них, так как аркада их прекрасной пьяццы была превращена в импровизированную конюшню, где солдаты привязывали «своих коней к дверям домов знатных людей, рыцарей и джентльменов». Томас Уотсон с еще большей смелостью прочитал проповедь перед остатками палаты общин в церкви Святой Маргариты в Вестминстере, в которой сказал, что они – вообще не парламент. Их негодование, хоть и настоящее, было мягким: они воздержались от своей обычной практики выразить вотум благодарности, но больше ничего не предприняли. Священники-пресвитерианцы составляли большинство в Лондоне, но было и красноречивое меньшинство проповедников-индепендентов, которые превозносили армию как орудие Божьего суда. Много любопытных лондонцев толпились во дворе Уайтхолла, чтобы услышать знаменитого армейского капеллана Хью Питера, читающего проповедь войскам на открытом воздухе. Он был хорошо известен своим живым, народным стилем речи и выразительными жестами. И солдаты не оставались разочарованными. Они внимательно слушали, когда Питер заявлял, что королевство – их мать и находится в серьезной опасности; а парламент – ее дурной старший сын, который запер ее и спрятал ключ, чтобы армия, как младший ее сын, не нашла другого способа спасти ее, кроме как выломать дверь. В заключение он уверял, что главнокомандующий или любой другой офицер охотно ответят на любые волнующие их вопросы. Хорошо известным лондонцам и производившим гораздо более сильное впечатление, чем Хью Питер, был Джон Гудвин, священник конгрегации индепендентов на Уоулман-стрит, который в победно названном памфлете «Встреча права и силы» приветствовал приход армии, чтобы применить исключительное лекарство в исключительных обстоятельствах и защитить народ от предательства и лицемерия пресвитерианцев. Однако некоторые раскольники, повернутые на мистицизме, были потрясены тем, что армия святых уступила грубым чувственным амбициям и захватила политическую власть. Одним из них был Уильям Седжвик, который несколько месяцев тому назад представил королю свои религиозные размышления под заголовком «Листья с дерева жизни», однако получил их обратно с комментарием: «Автору необходимо выспаться». |
