|
Возможно, мне хотелось сломить веру тех, кто присутствовал при этом ритуале. А может быть, то был порыв к самоубийству … — А что сделалось с теми, кто все это видел? — допытывалась я. — Это была картина, достойная кисти Босха. Ад кромешный. — А как же отец Франсуа? Что случилось с этим нечестивцем? — Парламент Дижона заочно осудил священника за то, что он совершил обряд экзорцизма в отсутствие епископа. Это было несправедливо, поскольку у отца Франсуа все же имелось разрешение епископа, но на таком вердикте настаивали жители А***. Конечно, к тому времени, как парламент завершил расследование, отца Франсуа и след простыл: его с позором изгнали из А*** за то, что он навлек на городок дьявольские козни . — Священник… ведь ты… ты упоминала раньше, что исполнила желание сестры Сент-Коломб… — Да, через несколько дней я отыскала отца Франсуа и вселилась в него. Когда же я его покинула, он бросился в глубокую горную речку, набив карманы камнями, с открытым навстречу потоку ртом . — А монахини? — Их разогнали. Монастырь закрыли, а впоследствии разрушили до основания. Горожане разбежались, все до единого, и городок теперь не обозначен ни на одной карте. От него ничего не осталось, кроме стен церкви, крыша которой давно рухнула под тяжестью снега, а колокольня провалилась внутрь, словно ее убрали подальше от Божьего взора. — И на этом история кончается? — Только произнеся эти слова, я обнаружила, что отца Луи нет: он потихоньку ускользнул, исчез. — Mais поп! — сказала Мадлен. — Здесь она только начинается — с ритуала Колокола, Книги и Свечи и экзорцизма. А где она заканчивается… что ж, мы вскоре это увидим, не правда ли? А теперь спи . — И не успела я глазом моргнуть, как она покинула комнату, и шипение огня в камине подтвердило это. ГЛАВА 36Пути Не знаю, как долго я спала. Проснулась, дрожа от холода, еще не совсем очнувшись ото сна, то и дело прерывавшегося, не имея даже представления, где нахожусь, и так и не смогла вспомнить мучившие меня сновидения. Я села, почувствовав, как сползает с моих плеч горностаевая пелерина. В Chambre de Parade[123] было холодно, ужасно холодно, и стало еще холоднее, когда я услышала за спиной знакомый шепот: — Bonjour[124]. Внезапно в камине вспыхнули обуглившиеся, остывшие дрова, и, отшатнувшись от пламени, я тут же очутилась в объятиях стоявшего на коленях… — Mais ce n'est pas possible![125] — выдохнула я. Сердце трепыхалось, как кролик, попавший в западню. Словно защищаясь, я натянула под самый подбородок свою белую как снег пелерину. А может быть, я хотела закрыть ею рот, из которого рвалось слово, уже произнесенное мысленно, хотя я и знала, что это ложь. Слово было именем, а имя это было Ромео. Еще дважды произнесла я это слово, пока мои едва раскрывшиеся после сна глаза не остановились на знакомой фигуре, возвышающейся теперь надо мной. Ромео улыбался, не произнося ни слова. Я не успела даже разглядеть, во что он одет, потому что он внезапно начал… раздеваться. Только когда я увидела сквозь слезы его наготу, только когда протянула руку, чтобы дотронуться до его холодной голой ноги, только когда моя рука почти коснулась безжизненной плоти… Только тогда я — моя рука, мое сердце, все мое… естество… Только тогда я поняла… Поняла — и с отвращением отпрянула. |
