|
— Batard! — воскликнула я, охваченная стыдом и гневом. — Как ты мог ? — Но инкуба не так-то просто было оскорбить. — Ты ведь счастлива видеть меня, поп? [126] — спросил он голосом, украденным у Ромео. Услышав этот голос, хотя говорил не Ромео, не мой Ромео, я почувствовала боль; еще больнее было видеть его, сознавая, что это всего лишь иллюзия, адское наваждение. — Ты счастлива, — еще раз повторил инкуб, подойдя поближе и ставя голую ногу на мое бедро. Я ощущала сквозь ткань панталон вес этой ноги! Чувствовала, как ледяные пальцы ползут по внутренней поверхности бедра… — Нет, — сказала я, отпрянув назад, — я не счастлива. — Изумленная, взирала я на это создание: словно сам Микеланджело изваял его из глыбы льда, работая скарпелем и резцом… И это действительно была всего лишь ожившая глыба льда! — Я пришел, чтобы отблагодарить тебя. — На этот раз священник заговорил собственным голосом. — Ты ведь этого хотела, не так ли? — И он, жестикулируя, изобразил наготу и одним особым жестом, столь непристойным для давшего в свое время обет целомудрия католического священника, показал некую определенную часть тела, спросив еще раз: — Ты ведь этого хотела? — Отблагодарить меня? — переспросила я, поспешно пятясь к очагу, подальше от этого холодного соблазна. — Отблагодарить меня этой… этой роскошью? — Да, отблагодарить, — странно, но казалось, он говорил искренне, — за то, что ты сделала, за то, что еще сделаешь в будущем, за твое искусство — искусство ведьмы… — Но ты… ты не он! А это … — Я в свою очередь изобразила жестами представшее передо мной великолепное тело. — Это не Ромео! — Нет, — подтвердил священник довольно сухо, — это не он. — Вызванный магией Ромео уже начал терять четкость очертаний — то, что казалось твердейшей плотью, постепенно размывалось в отблесках пламени. — Но, моя дорогая, ничего другого поблизости ты не найдешь. — А чтобы я правильно поняла сказанное, инкуб привел свое орудие в состояние готовности, и это получилось у него так гротескно, так сладострастно… Я отвернулась. — Уходи. — (Ни за что не расплачусь.) — Пожалуйста, уходи. Но инкуб не понимал, не желал понимать. Он проворно повернулся, предложив моему вниманию свой ледяной фаллос еще раз. Его призывы были непристойны и одновременно… жалки, ведь он был по-своему искренен. Я вновь услышала от него те же слова, что были сказаны прошлой ночью: нельзя винить того, кто поступает так, как велит его природа. Мой гнев шел на убыль: отец Луи и после смерти сохранил то немалое обаяние, что отличало его при жизни. Однако он не обращал внимания на приказания и мольбы, не принимал никаких доводов… Инкуб требовал более тонкого подхода. Когда он в очередной раз пошел в наступление, я сразу же дала отпор. — Луи, — строго сказала я, обращаясь к нему в манере Мадлен, — иди подготовь карету… Ступай же. — И я небрежно махнула рукой в сторону двери. И оно сработало, это показное высокомерие: разозлило инкуба, отвлекло его внимание. Языки пламени взметнулись вверх, коснувшись красного мрамора камина. Прежде чем инкуб успел осквернить воздух бранью, я вновь заговорила: — Если так… если так ты собираешься «отблагодарить» меня, я отвечу: «Спасибо, не надо». — И еще раз повторила: — Ступай! Приготовь берлин к дороге. Было трудно не смотреть на эту красоту, при всей ее иллюзорности. |
