— Простите, если я вам мешаю, Бастэйбл.

— Вам нужна помощь? — Я встал и натянул брюки.

— Может быть. У нас осталось не так много времени. — Он улыбнулся. — Хотя это, вероятно, и не практическая помощь.

Его глаза остекленели и затуманились, и я понял, что он принял какое-то тонизирующее средство, чтобы победить передозировку опиума.

Демпси тяжеловесно рухнул на мою кровать.

— Со мной все в порядке. — Он говорил так, точно хотел убедить в этом самого себя. — Я только подумал, что мог бы немного поболтать. Вы хотели бы немного поболтать?

Я уселся в кресло рядом с кроватью.

— Почему бы и нет? — спросил я с напускной веселостью.

— Я вам уже говорил, что нет никакой причины относиться ко мне по-доброму. Я пришел сделать своего рода признание. Не знаю, почему именно вам, Бастэйбл. Может быть, потому что вы одна из жертв. Сингапур и все остальное…

— Это позади, — сказал я. — И все это, разумеется, не имеет с вами ничего общего. Война бесконечна. «Лучшее, на что мы можем надеяться, — это мгновения передышки посреди вечной битвы». Я цитирую Лобковитца.

Его сумасшедшие глаза сверкнули иронией.

— Вы тоже читали его. Вот уж не думал, что вы красный, Бастэйбл.

— Я вовсе не красный. И Лобковитц еще меньше, чем я.

— Как посмотреть.

— Кроме того, я говорю так, исходя из большого личного опыта.

— Военного?

— Я был солдатом. Но, в конце концов, я пришел к заключению, что человечество, оказавшись в стабильном состоянии, само находит для себя источники напряженности. Эта напряженность делает нас теми, кто мы есть, и часто приводит к войнам. Чем больше наши достижения, тем ужаснее наше оружие.

— О, с последней мыслью я полностью согласен. — Он вздохнул. — Но вы не думаете, что для человечества возможно принять эту напряженность и создать определенную гармонию между противоположными полюсами? Так возникает музыка.

— Мой опыт учит меня иному. Разумеется, мои надежды, вопреки моему опыту, развиваются в этом направлении. Однако мало смысла в подобной дискуссии, поскольку мир находится в ужасающем состоянии. Этот отвратительный Армагеддон закончится, вероятно, только тогда, когда с неба упадет последний военный корабль.

— Так вы действительно считаете это Армагеддоном?

Я не мог сказать ему того, что знал: что я уже пережил три альтернативные версии нашего мира и в каждом из них становился свидетелем чудовищного уничтожения цивилизации; что лично я несу ответственность по меньшей мере за одну из этих войн. Я только пожал плечами:

— Вероятно, нет. Может быть, когда-нибудь наступит мир. Русские и японцы вечно вцепляются друг другу в волосы. Вот чего я не могу понять: как это Великобритании не удалось остановить все это и почему япошки с такой лютой злобой обернулись против нас?

— Я это знаю, — сказал он.

Я коснулся его руки:

— Вы знаете? Или в вас опять говорит опиум? Я тоже принимал опиум, Демпси. И тогда выглядел не лучше вашего. Вы можете в это поверить?

— Я так и думал. Но почему?

— Я был соучастником преступления, — сказал я. — Одного чудовищного преступления. А потом… — Я споткнулся посреди фразы. — Потом я утратил равновесие.

— Но обрели его снова?

— Я до сих пор его не обрел, но решил, что сделаю все, что смогу. Я стал неплохим воздухоплавателем. Я люблю воздушные корабли. Ничто не может сравниться с ощущением, какое испытываешь у штурвала.