— Многие лета Колонне! Пусть медведь пляшет за Колонной.

— Вперед вы, негодяи! — громко вскричал Орсини своим людям. — Как вы стерпели эту обиду? — И ведя их вперед, он пробрался бы через свиту своего соперника, если бы высокий гвардеец в папской ливрее своим жезлом не преградил ему дорогу.

— Извините, синьор, мы имеем строгое приказание не допускать споров разных свит между собой.

— Негодяй! Ты смеешь перечить и пререкаться со мной?! — взвился свирепый Орсини и разрубил жезл гвардейца пополам.

— Именем наместника приказываю вам отодвинуться назад, — сказал упрямый гвардеец, заслоняя дорогу своей огромной фигурой.

— Это Чекко дель Веккио! — вскричали ближайшие из толпы, которые заметили это промедление и его причину.

— Да, — сказал один, — добрый викарий поставил здесь много самых дюжих молодцов в папской ливрее для соблюдения порядка, но Чекко лучше их всех.

— Он не должен погибнуть, — вскричал другой, когда Орсини, бросив яростный взгляд на кузнеца, обнажил меч, как бы желая изрубить его.

— Стыд, стыд! Неужели папу будут оскорблять в его городе? — вскричали многие голоса. — Прочь святотатство! Прочь! — И как будто заранее сговорившись, вся масса черни хлынула вдруг через промежуток на Орсини и его смятую и худо подобранную свиту. Сам Орсини был сбит на землю и по нему прошла сотня ног. Его люди, боровшиеся всеми силами против толпы, были рассеяны и опрокинуты. И когда стража под предводительством кузнеца восстановила порядок, то Орсини, задыхаясь от бешенства и унижения и сильно помятый, едва мог встать. Папские офицеры подняли его, и он, дико озираясь, искал свой меч, который выпал у него из рук и был отброшен в толпу. Не найдя его, Орсини, скрежеща зубами, проговорил, обращаясь к Чекко дель Веккио:

— Любезный, твоя шея ответит за эту обиду, или пусть оставит меня Бог! — И он прошел среди полуподавленного и торжествующего шиканья присутствующих.

— Дорогу, — вскричал кузнец, — дорогу синьору Мартино ди Порто, и пусть все знают, что он грозил убить меня за то, что я исполняю свою обязанность, повинуясь папскому наместнику!

— Он не смеет! — закричала тысяча голосов. — Народ защитит своих!

Эта сцена не была не замечена провансальцем, который умел распознавать, откуда дует ветер, и по смелости черни тотчас понял, что эти люди сознавали приближение бури.

— Pardieu, — сказал он, кланяясь Адриану, который с важностью и не оглядываясь назад, дошел теперь до ступеней церковной паперти. — Этот высокий молодец храбр и имеет много друзей. Как вы думаете, — прибавил он тихим шепотом, — не служит ли эта сцена доказательством, что нобили не в такой уж безопасности, как они думают?

— Конь начинает лягаться, почувствовав шпоры, — отвечал Адриан. — Благородный всадник в подобном случае остерегается натянуть поводья слишком туго, чтобы животное не поднялось на дыбы и не опрокинулось. Но вы посоветовали бы именно это.

— Вы ошибаетесь, — возразил Монреаль, — мое желание состояло в том, чтобы дать Риму государя вместо множества тиранов. Но, чу! Что значит этот колокол?

— Церемония скоро начнется, — отвечал Адриан, — мы войдем в церковь вместе?

Редко храм, посвященный Богу, был свидетелем такого странного зрелища, какое представляла теперь внутренность латеранской церкви.