– Понимаю, доктор Каррера. Вы правы.

– Не спорю, эта женщина у меня много крови выпила, но она ведь и сама страдала, и сейчас страдает, причём побольше моего, а эта трагедия может стать для неё...

– ...

– ...короче говоря, не могу я оставить её в неведении. И в то же время ни сил, ни желания этим заниматься у меня нет, понимаете?

– Конечно, понимаю. Но знаете что? Вы очень правильно сделали, что решили мне позвонить: я ведь знаю, как Вам помочь. Я лично переговорю с немецким коллегой, который лечит Вашу бывшую жену, и с ней самой, если получится. А также с девочкой и её отцом. Сколько, говорите, ей лет?

– Кому, Грете?

– Ну, сестре Вашей дочери.

– Грете, да. Двенадцать. Но не стоит так...

– Немецкого я не знаю, но они же должны говорить по-английски, правда? Он ведь пилот гражданской авиации, значит, точно говорит. Если Вы не против, я этим займусь и всех оповещу, так что не беспокойтесь.

– Да нет, ну как же? Вы же на Лампедузе, Вам работать нужно! Я думал, может, адвокат или какой-то поверенный, у Вас хотел только совета спросить...

– Слушайте, я хоть и прилетел сегодня, но к работе, по правде сказать, должен приступить только через неделю. Просто в Риме мне скучно, делать нечего, а в такой горячей точке занятие всегда найдётся, да и выжившие после кораблекрушения ещё здесь. Но если Вы дадите мне вводные, я завтра же сяду в самолёт, полечу в Палермо, оттуда в Мюнхен и поговорю со всеми этими людьми. Поверьте, никакой адвокат лучше меня не справится.

– Вы слишком добры... Даже и не знаю, как...

– В конце концов, заботиться о людях с хрупкой психикой, попавших в чрезвычайные обстоятельства, – моя работа.

– Обстоятельства и впрямь чрезвычайные.

– А главное, налицо хрупкость психики.

– Вот уж точно. Марина... ну, такая, какая есть, Грета – ещё совсем ребёнок...

– Я не их имел в виду.

– А кого же тогда?

– Вас, доктор Каррера, Вас. Сейчас Вы должны думать о себе и только о себе. И это нежелание заниматься кем-то ещё – оно абсолютно справедливо, понимаете?

– Да...

– Я это Вам говорю не только как психиатр, но и как друг, если позволите. Сейчас Вам не стоит думать ни о ком, кроме себя.

– И малышки.

– Нет, доктор Каррера! Не надо валить всё в одну кучу! В опасности сейчас именно Вы! То, что с Вами случилось, ужасно, и оправиться будет непросто. Вам не о других сейчас нужно думать, а о себе! Слышали инструктаж в самолёте на случае аварии: что нужно делать с кислородными масками?

– Сперва надеть на себя, потом на ребёнка...

– Совершенно верно. Вот Вы сказали, что не будь у Вас внучки, уже бы утопились. А я ответил: тогда хорошо, что она есть. Значит, камень на шею – не вариант. Вы не можете уйти, не можете покончить с собой. Не можете, потому что малышка Вас держит. Как, кстати, её зовут?

– Мирайдзин.

– Простите?

– Мирай-дзин. Это по-японски.

– Мирай-дзин. Прекрасно.

– Переводится как «новый человек», «человек будущего». «Человек», потому что Адель не хотела выяснять пол заранее, хотя была уверена, что мальчик.

– Понимаю. Но девочка – это ведь тоже хорошо?

– О, ещё как. И она такая женственная – в смысле, Мирайдзин. Совсем ещё малышка, но, чёрт возьми, верите ли, уже настоящая женщина...

– Верю, верю.

– Такие, знаете ли, манеры...

– ...

– Ох, простите, я Вас перебил. Так что Вы говорили?

– Я говорил, что сейчас Вам нужно позаботиться о себе и придумать, как заставить себя хотя бы с постели по утрам вставать.