Первым делом Каррадори взял на себя задачу известить о трагедии мать Адели, свою бывшую пациентку, для чего отправился в клинику в Верхней Баварии, где та проходила лечение; а сообщив эту ужасную новость, смог вернуть её доверие, которым пользовался пятнадцатью годами ранее, растрогать (поскольку болезнь выражалась, в том числе, в проявлении показного безразличия к любым раздражителям) и, главное, соблюсти золотое правило терапии посттравматического стрессового расстройства, предписывающее вызывать у переживших его преобладание взаимной привязанности над любым другим душевным состоянием. Итак, благодаря вмешательству доктора Каррадори Марина и Марко возобновили отношения, которых после расставания не поддерживали. Доктор, разумеется, знал, что подобное вмешательство в жизнь людей, столь близких к психологическому надлому, чревато рисками, но тот факт, что в конечном итоге такой подход, выражаясь не слишком профессиональным языком, сработал, его не удивил: срабатывало на популяциях, пострадавших от крупных стихийных бедствий, – должно сработать и в сравнительно небольших личных трагедиях. Впрочем, для него это тоже стало облегчением, поскольку доказало, что теории, которым он посвятил свою жизнь, всё-таки имеют под собой некоторые основания.

В целом случившееся можно описать так: бывает, трагедия разрывает скрепляющие семью узы, что неотвратимо приводит её к гибели, но если семья уже распалась, та же трагедия может иметь эффект прямо противоположный и сблизить выживших, несмотря на долгие годы ожесточённых сражений, тяжких ранений, отчуждения и пренебрежения. Вспоминается ещё теория о камне, брошенном в воду: на ровной водной глади он вызывает волнение, бурные же воды, напротив, успокаивает.

Таким образом, Марко и Марина снова начали видеться – ради внучки, конечно. Время от времени Марко возил малышку в немецкую клинику и часами просиживал с ней, Мариной и Гретой, Марининой младшей дочерью, в палате или в саду, а иногда даже выводил их прогуляться в близлежащий парк. Злости по отношению к бывшей жене он больше не ощущал – только сочувствие к скромному существованию, которое она влачила, и к положению шакулы, которое разделяла с ним. Эти визиты были для него долгом, который он считал необходимым отдавать, – долгом, стойко и безропотно принятым его дочерью, пока та была жива, и теперь, словно в результате некой противоестественной процедуры наследования, отошедшим к нему.

Что касается второго поступка, то Марко Каррера получил в подарок гамак. Каррадори привёз его во Флоренцию, когда возвращался из первой поездки в Маринину клинику: японского производства, на складном каркасе, этот гамак можно было носить в чехле и за какую-нибудь пару минут установить практически в любом месте. Небольшой такой гамак. Детский. По телефону, услышав о смерти Адели, Каррадори посоветовал Марко сосредоточиться на занятиях, доставляющих радость, и не дать скорбным мыслям себя парализовать; что касается возражения Марко, оно позволило доктору увидеть в кромешной тьме проблеск света, поскольку оказалось не идеологическим («ничто в жизни меня больше не обрадует»), но сугубо практическим: тот решил, что впредь будет при малышке неотлучно и ни с кем её не оставит, а посвящать себя теннису (поскольку теннис оказался единственной радостью, которую Марко удалось с ходу придумать), имея на руках двухлетнюю девочку, за которой нужен глаз да глаз... Тогда Каррадори велел ему брать внучку с собой, всегда и везде, и этот совет был, разумеется, совершенно верным, но одно дело – дать его походя, по телефону, и совсем другое – объявиться на пороге с готовым решением.