Каждый день нас задевают сотни чужих взглядов. Сами мы, в свою очередь, тоже задеваем взглядом сотни людей. В большинстве случаев на это никто не обращает внимания: мы не замечаем, что на нас кто-то смотрит, другие не замечают, что на них смотрим мы. Поскольку ничего особенного не происходит, эти взгляды не влекут за собой последствий – но разве у нас есть повод считать их менее весомыми, чем те, о которых я упоминал ранее? Более того: неужели мы абсолютно уверены, что безответные взгляды последствий не имеют? На свете есть те, кто влюбляется в человека, которого ежедневно видит из окна проходящим по улице. Есть те, кому жизнь не мила без обожаемого телеведущего или телеведущей. Нет, не бывает более или менее весомых взглядов: любой взгляд в тот момент, когда он брошен, – уже вмешательство, и последствия определяет только стечение обстоятельств, то есть чистая случайность.

Впрочем, речь идёт почти исключительно о последствиях эмоциональных. Возьмём, к примеру, того заправщика. Допустим, он не отворачивается, да ещё так демонстративно, а, скажем, напротив, не отрываясь смотрит на мои пальцы, пока я набираю ПИН-код; или даже, вместо того чтобы глядеть в поля, уставился мне в лицо; конечно, я бы забеспокоился, и моя реакция, независимо от того, сдержался бы я или нет, весьма напоминала бы реакцию Принса в случае с сотрудником журнала: какого чёрта этот тип на меня пялится? И хотя я вряд ли решу, что он пытается запомнить мой ПИН-код и воспользоваться потом клонированной картой, дискомфорт я определённо почувствую. Этот случай доказывает, что взгляд – оружие очень мощное, способное вызвать эмоциональное потрясение, даже если брошен он вовсе не для того, чтобы такое потрясение произвести. Кому не случалось почувствовать себя униженным, когда человек, с которым Вы говорите, вдруг посматривает на часы? Что меняет взгляды людей, делает их более или менее терпимыми, так это качество внимания, которое они привлекают. Вот на обочине шоссе застыла машина, а рядом стоит какой-то парень; мы пролетаем мимо на скорости сто тридцать километров в час и в мгновение ока понимаем, что он справляет малую нужду. Возможно, это серьёзный, уважаемый, респектабельный и совершенно вменяемый человек: однако, не совладав с нестерпимыми позывами, он просто вынужден был совершить этот – скажем так – социально неприемлемый поступок. «А, к чёрту, – должно быть, сказал он мысленно, – лучше так, чем под себя». Но ни за что на свете он не стал бы делать то, на что решился, глядя нам, проезжающим мимо, в лицо. Он стоит спиной, обнуляя своё к нам внимание, и тем самым сводит на нет влияние, которое наши взгляды могли бы на него оказать. Спереди, сзади – для нас это по сути мало что меняет, мы вряд ли его узнаем, но для него самого меняется всё. А значит, самое весомое из происходящих в этот момент действий – не его мочеиспускание на свежем воздухе, а то, что мы видим, как он это делает. Если же мы не позволим ему повернуться к нам спиной, самым весомым действием станет то, что он увидит нас, наблюдающих за ним. Никакой пассивности.

«Я – то, что я вижу», – сказал однажды Александр Голлан: будучи художником, он, разумеется, ориентирует эту идентичность в ту же сторону, куда движется его взгляд; но и Кейт Мосс могла бы прийти к своей идентичности тем же путём, всего лишь изменив направление движения и заявив: «Я – то, что видят во мне другие».