Заметил, что большая часть двора пряталась за стенами дома, сарая и других построек – эдакий укромный уголок, где, будто вишенка на торте, стояла большая собачья будка. Увидел внутри будки блеск звериных глаз. Взглядом проследил маршрут, по которому обычно пролегал путь пса от его логова до забора (вдоль натянутого троса). И понял, почему четвероногий страж не встретил меня у калитки. Одно из звеньев его цепи сейчас было насажено на металлический крюк, торчавший из стены над будкой, сильно ограничив псу свободу передвижения.

– Замечательно, – пробормотал я.

Повернулся лицом к дому.

– Заходи! – услышал голос Жидкова.

Мысленно ответил ему: «Как скажешь, дорогой. Как скажешь».

* * *

– Вот, садись за стол, – распорядился хозяин дома.

Кивнул на окрашенный в коричневый цвет деревянный стул со спинкой и фанерным сиденьем (сам он при этом натягивал штаны). Застегнул пуговицы на ширинке, накинул на плечи подтяжки. Ладонью провел по небритому подбородку, будто прикидывал, что делать дальше: совершить утренние мыльно-рыльные дела или прежде напоить гостя чаем. И улыбался мне – приветливо так, по-доброму, как стоявший в окружении пионеров Владимир Ильич Ленин на картинке в том учебнике немецкого языка, что я взял в институтской библиотеке.

– Сейчас поставлю чайник, – сообщил Жидков. – Там, в летней кухне. Быстро закипит. Не успеешь заскучать. Печенье вон, на столе, в тарелке под полотенцем. Угощайся.

Снова потрогал щеки, вздохнул.

– Побреюсь, когда ты уйдешь.

Он взмахнул рукой – отогнал от себя муху. Сказал:

– Скоро вернусь.

Направился к сеням.

– А чемодан?! – сказал я.

Плюхнулся тощим задом на стул, заставил фанеру сиденья застонать.

Жидков остановился.

– Здесь он, – сказал мужчина. – Вон стоит. Целехонький.

Указал рукой в сторону печи.

Я обернулся.

Мой антикварный чемодан обнаружился около стены, в тени от печки. Стоял рядом со стопкой плетеных корзин и пирамидой из ведер. С виду целый, без новых отметин на поверхности. Я этому факту, признаться, обрадовался: расставаться с немногочисленным имуществом не хотел. Мне прошлому содержимое чемодана показалось бы ворохом мусора, но для нынешнего меня оно представляло немалую ценность. Особенно свитер, единственная пока альтернатива той кофте, в которой я ездил в колхоз.

– Неужто боялся, что я его присвою?

Рихард Жидков усмехнулся.

– Не, дядька, – сказал я. – Не боялся. Так, просто спросил…

– Просто…

Мужчина покачал головой.

– Жди, скоро вернусь, – сказал он. Хмыкнул. – Можешь пока проверить свои вещички; убедись, что я не умыкнул твои портки.

* * *

Жидков ушел.

Я слышал, как скрипели под ним ступени крыльца.

«Безобидный», – вновь вспомнилось определение, данное Рихарду Жидкову моей институтской кураторшей. Хозяин этого дома и правда показался мне обычным дядькой. Самым обыкновенным. Ничем особенно не примечательным (хотя в прошлой жизни я бы посчитал его слишком щуплым и мелким). Без заметных отклонений в поведении. Он злился, когда и полагалось злиться. Когда положено – улыбался. Не сразу доверял незнакомцам. Но и не выглядел нелюдимым.

«Каннибал» – так было написано на папке, куда Людмила Сергеевна сложила газетные статьи и собственные записи об этом человеке. Рихард Жидков не показался мне тем самым чудовищем, которым журналисты в девяностых запугивали жителей Зареченска, безжалостным убийцей и людоедом.