Но тут пришел Иссахар, пора было отправляться в путь и Конан решил забыть на время этот странный инцидент и все свои подозрения, с ним связанные.

Дорога к селу, в коем доживал свой век старый Бажен, пролегала через поля. Мелкие пташки пугливо вспархивали из-под копыт четверки коней, уверенно управляемых Иссахаром, стайками взлетали в голубое небо. Солнце нежно пекло… Спелые, отягощенные зерном колосья склонялись до самой земли… И воздух был такой вкусный! Конану вспомнилось детство, родная деревня и горы, вспомнилась отцовская кузница и маленькая резная колыбелька, в которой и сам он в младенчестве спал, в которую позже чуть не ежегодно клали новенького братца или сестрицу, и всех их Конану приходилось баюкать и опекать, хотя он яростно протестовал, находя это занятие скучным и ненужным для будущего воина… Глупый мальчишка! Совсем не ценил тихих радостей мирного жития! Конан расчувствовался, любуясь окружающей красотой, но все же заметил, что в каждом поле за работой жнецов наблюдают по два-три ратника в алых плащах и остроконечных шлемах. Охраняют они жнецов от волколюдов? Или…

Конан не успел даже решить, что же может быть другой причиной внимания ратников к крестьянскому труду, как вдруг подал голос Иссахар, молчавший всю дорогу:

— Мне вдруг вспомнилась родина… Два раза в год — разливы Стикса. Уходя, река оставляет плодородную почву, покрытую толстым слоем водорослей. И тогда в прибрежные поля выгоняют рабов, и они трудятся, выбиваясь из сил, под неусыпным надзором воинов Сета, трудятся, чтобы успеть посадить, вырастить и собрать урожай до нового разлива. В Будинее, вроде бы, нет рабства? А присматривают за жнецами, как за нерадивыми рабами, готовыми разбежаться, едва ослабишь надзор. И мне это почему-то не нравится.

— Мне тоже, — буркнул Конан, чувствуя, как у него портится настроение под гнетом всех этих подозрений.

…Старик Бажен жил в просторной полуземлянке, третья часть которой была отгорожена под загончик для козы. Конан так и не мог понять, как же это люди делят свое жилище со скотиной! Под потолком стариковой обители в великом множестве висели связочки сушеных растений. Сам Бажен в длинной белой рубахе, с длинной седой бородой, походил на того самого снежного гнома, который, по киммерийским легендам, правит упряжкой крылатых оленей, на которых с Севера, через горы Асгарда, прилетает в Киммерию Зима.

Бажен сидел за столом и растирал в руках засушенные головки каких-то растений, отделяя семена. Казалось, он совсем не удивился при виде двоих чужеземных воинов, напротив даже, он улыбнулся и кивнул так, будто давно их дожидался!

— Доброго вам здоровья, детки! — ласково сказал Бажен и, не прерывая работы, пододвинул им крынку. — Вот, отведайте-ка, покуда я все семена не освобожу от одежек и в мешочек до весны не ссыплю… Выпейте, не побрезгуйте, на козьем молоке, на медвежьем жиру, на гречишном меду, на травках-корешках, самая сила в таком питье, для вас как раз и готовил, только простыло оно немножко, я-то вас раньше ждал, с утра еще…

— Да как же ты мог знать, что мы придем? — удивился Конан, опасливо беря в руки крынку.

— Так сон-трава подсказала мне! Собери сон-траву в мае месяце, по холодной росе, с наговорами, ее величающими, да положи в воду дождевую небесную, да при полнолунии вынь и тогда уж сушить можно, а после — под подушку клади и она тебе все-все, что случиться должно, предскажет!

От угощения отказываться вообще нехорошо, а уж тем более — Конан хотел расположить к себе старика Бажена! И, как ни пугало его содержимое крынки, надо было сделать хоть глоток из почтения к хозяину… Конан задержал дыхание, мысленно призвал на помощь Крома и отпил.