-  О тебе, солнце мое, - сказал Веспасиан.

    -  Гульчехра, - проговорил Андрей нерешительно, - я задам вам вопрос, который, быть может, не вполне сейчас уместен…

    -  Да-а? - заинтересованно пропела Гульчехра, наклоняясь к Андрею всем телом.

    -  Когда вы виделись с Гарднером в последний раз? Я к тому всего лишь, простите, что брат его работает, если мне память не изменяет, в хьюстонском управлении грузоперевозок. Может, вы помните, случайно… не упоминал ли он о новом строительстве на Меркурии?

    При имени Гарднера женщина с отработанной загадочностью заулыбалась было а-ля Мона Лиза, но конец ее явно разочаровал. С соломинкой в зубах и бокалом в руке она откинулась на кресле - груди ее упруго вздрогнули.

    -  Оставь это! - гневно вскричал вдруг Веспасиан и так стукнул кулаком по столу, что с маков посыпались лепестки. - Я так сказал!

    Гульчехра и Андрей с почти одинаковым испугом повернулись к нему.

    -  Рядом с тобой, - он ткнул в лицо Андрею длинным пальцем, - прекраснейшая из женщин мира! А ты говоришь о какой-то возне! Трус! Ты ищешь забвения в мелочной суете вещей, боясь освобождения духа из контраверзов ложно и гипертрофированно усвоенных социальных облигаций! Ты никогда не достигнешь просветления и вечно будешь задавлен рефлексией, как и пристало ничтожеству!

    -  Успокойся, милый, пожалуйста, - испуганно залепетала восхищенная Гульчехра. - На каком накале ты живешь, ты совсем не щадишь себя…

    -  Да, - с грустью произнес Веспасиан и обмяк в кресле. - Идти ввысь нелегко… Но я иду! - Он опять устремил взгляд на Андрея. - На пляже. В горах. Дома. Даже когда ем. Даже когда сплю. Самосовершенствование не может быть дискретным. Хвала Вседержителю, странствующим святым теперь не нужно просить подаяние, чтобы не умереть с голоду. - Он небрежно вышвырнул соломинку из бокала прямо на пол, крупными глотками допил коктейль и встал. - Гуль, нам пора.

    Царственно повернувшись к Андрею спиной, он взял за руку послушно вскочившую Гульчехру и удалился, сообщив во всеуслышание: «Странные у тебя знакомые. Он мне испортил настроение!»

    Андрей резким движением выплеснул свой нетронутый коктейль. Его тошнило. «А ведь я чуть ли не теми же словами объяснял Вадькиному отцу про желания… Или нет? Слова, что вы с нами делаете. - Неожиданно для себя он рассмеялся. - Я же их спас! Спас!!»

    Всех, кто по собственному почину или выполняя приказ, раньше или позже опять полез бы в этот проклятый Шар! Неужели мы сами не додумаемся до подпространства и до всего на свете, без этого зверства, когда один посылает на смерть, а потом стреляется, а другой идет на смерть и пропадает без следа!

    А они сочли себя униженными, потому что я поставил на одну доску и тех, кто стремился бы вперед, и тех, кто отполз бы назад…

    Да, я знал: и настаивающие на консервации, и рвущиеся в Шар равно расписываются в бессилии понять, постигнуть, подняться на новый уровень осмысления мира. Но разве бессилие будет длиться вечно?

    Нет, нет, не вечность меня интересовала, а те несколько десятков - или даже просто несколько - человек, которых Шар сожрет, прежде чем мы сами, без его помощи, не поймем загадку, не придем к нему во всеоружии…

    Наверное, существует принцип: нет ничего, что подлежало бы насильственному уничтожению. Но с молоком матери впитанное стремление оберегать и радовать диктовало другое. Люди не должны погибать! Люди не должны страдать! То, что опасно, должно уничтожаться! В глубине души Андрей до сих пор был уверен в этом.