Другие только сейчас наконец поверили своим внутренним антипатиям к нему, получили возможность об этом говорить вслух: «Как отношусь к Сталину? Не знаю. Только разболок он всех. В самое голодное время был, да в войну. Отбирал коров, посылал продовольственный отряд. У всех забирали хлеб. Мы ревели, жить-то совсем нечем. Он, говорят, какой-то нерусский был. При Сталине жили очень плохо. Его-то уж никто не похвалит. Всех раздел и разул. Нашто теперь Сталина вспоминать? Все живут хорошо» (Е.К. Просвирякова, 1908).

Многим открыло глаза на мир участие в Великой Отечественной войне. «Помню, целые ряды заключенных во время коллективизации шли по нашей улице в тюрьму. На войне мы, конечно, кричали: "За Родину! За Сталина!", но все равно доверия не было, потому что мы войну вначале чуть не проиграли. Сейчас я отношусь к Сталину так, как все. Таких бы паразитов не было бы больше над русским народом!» (А. В. Клестов, 1918).

Глава 6. Об арестах

<style name="133">Глава 6. </style><style name="133">ОБ АРЕСТАХ</style>

Атмосфера 30-40-х годов непредставима без ночных страхов, полночных арестов и обысков, шушуканий по углам, опасливых разговоров в надежном месте с надежными людьми полушепотом.

Дело ведь даже не в том — сколько миллионов было арестовано: дело было в том, что каждый человек мог быть арестован, независимо от заслуг и должностей. Дело было и в том, что каждый знал, что может быть арестован. Страх уравнял всех. Ощущение, что ты все время на крючке, под колпаком, острее было, конечно в городах. Но и в деревнях бывали случаи, когда машина подъезжала прямо в поле и забирала кого-то из работающих крестьян. Поводом к аресту чаще всего служило слово. Слово неосторожное, неправильно понятое или не так истолкованное. Надо было следить за своими мыслями. «В годы репрессий боялись обронить какое-то слово, боялись друг друга на работе, боялись соседей. Каждое слово взвешивалось. Поэтому, кто приходил из лагеря живым, молчали до самой смерти. Страшные были годы! Дай Бог им никогда не повториться».

Деление по классовому принципу на «чистых» и «нечистых» началось сразу после революции. В 20-е годы оно было законодательно распространено на школу, институты. Люди обрекались на гонения по факту, так сказать, своего происхождения. Атмосфера внутренней борьбы, чисток охватила все и вся к началу 30-х годов. «В 1928 г. началась чистка среди учащихся и учителей школ от "чуждых элементов". В 1929 г. поступила в Вятский пединститут. Чистка "чуждых" и здесь была в самом разгаре. За один 1929/30 учебный год было исключено 250 человек учащихся и многие преподаватели и профессора. Оставляли детей рабочих. Отменены были экзамены, введено бригадное обучение и бригадные зачеты по 6 человек в бригаде. Успеваемость падала. Часто вывешенные объявления внутри института пестрели грамматическими ошибками, которые кто-нибудь ночью подчеркивал красным карандашом» (А.И. Жуйкова, 1904).

В обществе культивируется всеобщая подозрительность. Старая мораль и нравственность, основанные на «чуждых» религиозных нормах, отвергнуты. Как в королевстве кривых зеркал, терялось чувство меры и здравого смысла, все можно было перевернуть. Вот любопытный рассказ школьницы 1937 года Касаткиной Тамары Уваровны (1923): «30-е годы в нашей стране были характерны всеобщей подозрительностью.