|
О валлийских поэтах известно, что их выучка в основном состояла не в тренировке декламации, а в запоминании. Определенный вес такой поэт получал лишь после того, как заучит наизусть десять тысяч произведений. Так продолжалось на протяжении многих столетий. Затем появилось печатное слово и безжалостно разрушило великолепный инструмент. Из писем Пастонов мы знаем, что у них были гонцы, в чьи обязанности входило перед отправлением прочитать и запомнить письмо — так, чтобы в случае пропажи документа они могли воспроизвести его дословно. А ведь многие из этих писем содержали весьма обширную и сложную информацию! Если Мэлори сидел в тюрьме, то, скорее всего, он не нуждался в книжках. Он их и так помнил. Могу сказать точно: если бы в моей библиотеке было всего двенадцать книг, я бы все их выучил наизусть. А много ли беспамятных людей было в пятнадцатом столетии? Полагаю, гораздо меньше, чем среди наших современников. Тогда ведь как бывало: часто человек за всю жизнь приобретал одну-единственную книгу (ибо стоили они недешево), а все остальные брал на время у знакомых или прослушивал. Известно, что все афиняне знали наизусть геродотовскую историю Персидских войн — огромное по объему произведение. И не потому, что сами прочитали его, а потому, что им его читали вслух!
В подобных историях все, что человек услышал, подробно запоминалось, раскладывалось по полочкам — до тех пор, пока библиотека не достигала огромных размеров. И все это делалось в уме! Вот что такое человеческая память. В эпоху Шекспира заинтересованный зритель мог запомнить наизусть целую сцену из пьесы, а потом, придя домой, записать. Это был единственный способ ее украсть. Мне не хотелось бы, чтоб Вы думали, будто меня исключительно занимает вопрос: кем был Мэлори? Подробности его биографии не столь уж интересны. Куда важнее понять, что он собой представлял. И как стал тем, кем стал? Если автор «Смерти» — тот самый Мэлори, с именем которого связаны бесконечные обвинения, тюремные сроки и побеги, тогда придется отказаться от образа благородного рыцаря, уединившегося в башне из слоновой кости. В товарищах у него йомены, землепашцы, портные… а чего только стоит Ричард Ирландец? И как насчет остальных имен — Смит, Роу, Дэвид, Уол, Уолмен, Брестон, Торп, Тидмен, Гибб, Шарп? Это ведь отнюдь не аристократические имена. Скорее уж так могли звать крестьян или ремесленников. Все это были грубые люди, привыкшие к суровым нравам своего времени. Предвижу, мне скажут, что данная форма нуждается в рыцарских условностях. Но Мэлори — особенно в последних главах — нередко углубляется в подробности, которые были ему хорошо знакомы. Это различные деревья, растения, почва, вода, одежда персонажей, их привычки и манера говорить. Почему же тогда он не пишет об оружии, которое тоже хорошо знал? Нигде ни слова о луках и стрелах! А ведь когда Мэлори вместе с бароном Ричардом Бошаном участвовал в осаде Кале, при нем находились два лучника и копьеносец. Это был обычный набор. Подсчитано, что из шести тысяч англичан, сражавшихся при Азенкуре, около четырех тысяч составляли именно лучники. А теперь скажите: если человек, воевавший во Франции — пусть это случилось уже после Азенкура, но военная тактика с тех пор мало изменилась — так вот, если этот человек берется писать о войне, разве не естественно предположить, что в первую очередь он будет описывать те виды вооружения, с которыми сталкивался в реальной жизни? Однако он этого не делает. Странно… Тем более странно, что в остальных отношениях Мэлори с видимым удовольствием демонстрирует эрудицию. Как раз прекрасное знание людей и животных выгодно отличает Мэлори от прочих сочинителей его эпохи. И, кстати, придает роману прямо-таки потрясающий реализм. Прошло уже несколько дней. А мне все не дает покоя то пренебрежение, с которым современные ученые относятся к устному слову. Они настолько привыкли рассматривать книги как единственный способ передачи информации, что забывают простейшую вещь — до самого недавнего времени книга (и вообще письменная форма) представляла собой величайшую редкость. |
