Изменить размер шрифта - +
Да еще чтоб она выглядела правдоподобной, и чтобы сохранялось настроение и эмоциональное наполнение поступков. А при всем том еще требуется придерживаться реальной канвы событий. Ведь речь идет о чрезвычайно важных вещах — не много не мало о формировании королевства! Вы помните, я всегда утверждал, что Мэлори пришлось помучиться с этой частью. То же самое происходило и со мной. Однако я постепенно вживаюсь в текст, набираюсь опыта. У меня появилась такая свобода в обращении с материалом, о которой раньше я мог только мечтать. От души надеюсь, что Вам понравится конечный результат. Мне кажется, что получается стоящая вещь — столь же хорошая (на свой лад), сколь был хорош Мэлори для той эпохи. Честно говоря, я ужасно волнуюсь, все эти мысли не дают мне покоя.

 

ЭРО И ЧЕЙЗУ

Сомерсет, 20 апреля 1959 г.

Написал начало для «Мерлина». Всю главу следует пересмотреть и кое-что переделать. Я так далеко продвинулся в своем методе, что многое из написанного ранее кажется блеклым и плоским. Полагаю, это нормальный процесс — так часто случается. В любом случае, прежде чем отправлять материал Вам, я доведу его до ума. Мне по-прежнему нравится то, что я делаю. Заказал в Лондоне одну отличную вещицу — наклонную столешницу (типа кульмана), которой пользуются архитекторы. Надеюсь таким образом облегчить себе жизнь, а то шея и спина ужасно затекают во время работы.

 

ЭРО И ЧЕЙЗУ

Сомерсет, апрель 1959 г.

Вот интересно, если заглянуть в мозг пишущего человека — романиста или критика, — что мы там обнаружим? Возможно, писатель вовсе и не творит, а просто переносит на бумагу свои самые яркие переживания? Причем переживания эти могут относиться к самому далекому времени, к раннему детству. Если когда-то он стал свидетелем героического деяния и это вдохновило его, то впоследствии он станет воспевать героизм. Если же давным-давно писателя постигло жестокое разочарование, то вся его проза будет проникнута горьким чувством. Ну а если самым ярким впечатлением для него стала зависть, то он всю жизнь будет оплевывать чужие успехи.

Не исключено, что именно этим объясняется тот интерес и воодушевление, которые я испытываю в процессе работы. Мэлори жил в суровую и жестокую эпоху, возможно, самую безнравственную за всю историю человечества. И в книге он никоим образом не приукрашивает действительность, не скрывает пороков своего времени. Загляните в его «Смерть Артура», и вы все там обнаружите — алчность и жестокость, предательства и убийства, а также откровенный, по-детски прямодушный эгоизм. Однако в том-то и состоит величие автора, что он не позволяет этим низким чувствам заслонить солнце. Ведь бок о бок с ними в романе существуют великодушие и доблесть, красота и печаль. Именно этим высоким чувствам, а вовсе не мелочным обидам и раздражению отдает предпочтение Мэлори. И, наверное, по этой причине он является великим писателем, а, скажем, какой-нибудь Уильямс нет. И не имеет значения, сколь искусен он в описании какой-то одной стороны жизни: если солнце померкнет, он все равно не сможет увидеть мир целиком. День и ночь — они оба в равной степени существуют. И стремление игнорировать что-то одно равносильно попытке расщепить время пополам — поверьте, это то же самое, что тянуть короткую спичку в небезызвестной игре. Лично мне нравится Уильямс, я восхищаюсь его творчеством. Но если человек лишь наполовину человек, то и писателем он будет наполовину. В то время как Мэлори — единое целое. Трудно припомнить во всей литературе эпизод, более отвратительный, нежели детоубийство, совершенное Артуром. Да, он погубил детей, и во имя чего? Чтобы один из них, повзрослев, не стал его убийцей. И что бы сделал в такой ситуации Уильямс и иже с ним? Они бы сказали: «Да, именно так все и было». И на этом бы остановились. Они и близко бы не подошли к тому захватывающему мигу, когда Артур встречает свою судьбу и решает биться с ней один на один.

Быстрый переход