– Где? – прислушивается к скрипу снега и свисту ветра прапорщик.

– Где, где. Где у всех играет, там и у него. Но у кого‑то детство, а у нашего – гражданская.

Рассвирепевший генерал, вволю помахав холодным рубящим предметом с серебряной гравировкой, подскакивает к нам и, с совершенно неправдоподобно искаженным лицом, хватает меня – а почему не Машку, например – за грудки:

– Дай мне, лейтенант, бригаду! Полк дай, прошу. Нет полка, согласен ротой командовать. Но не могу, понимаешь, не могу штабной крысой умереть. Не по мне это, лейтенант.

– Где я вам, товарищ генерал, роту возьму, – пыхтя от усердия, пытаюсь отбиться от рук не на шутку разбушевавшегося старого солдата.

– Взвод! Отделение! Ординарца! Не дашь, сам за себя воевать стану! И не уговаривай меня. Рано на пенсию, жить хочу. Старые генералы битв не портят.

Что бы я делал без напарницы?

– Дедушка, – прапорщик Баобабова опускает в снег перед генералом ведро с красной краской. – Хочешь не от инфаркта помереть? Никто тебя удерживать не собирается, но молодых лейтенантов не трогай, им еще звания получать и погоны твои стариковские донашивать.

– Это что? – Генерал меня отпускает и недоуменно изучает ведро.

– Ведро и есть, никакого скрытого смысла, – утирает лоб Баобабова. – Ты, батя, сабельку свою обмакни и вперед, на Охотников. Давай, воюй, заноси в тело коварного врага инфекцию ядовитую. Ладно?

Пару минут “дедушка” в погонах, до которых нам с Машкой, как до президента без пропусков специальных, изучает краску. Потом лицо его светлеет, и он даже пытается расцеловать сообразительного прапорщика.

– Век не забуду! – Ядовито‑красная краска, как кровь, стекает густой струей с сабли. Загоревшиеся по‑молодецки глаза генерала говорят о том, что если даже не порубает достаточно, то поцарапает множество.

– Дохлые снегири и красная краска на снегу – это классика, – Машка провожает взглядом генерала, решившего лично возглавить ударную колонну сопротивленцев. Поворачивается ко мне. Поправляет помятый генералом воротник. – А ведь знаешь, Лесик, если бы каждый в нашей стране генерал хоть одним пальчиком был похож на нашего старика, то не было бы цены такой стране.

Я не спорю. Машка правильные вещи говорит. Но меня в данный отрезок времени волнует иное. Приближающаяся полоска противника. А она разрослась, превратилась в пульсирующую толпу люда, только с первого взгляда напоминающего людей. Теперь‑то мы знаем, кто перед нами – обычные рисованные трехмерные фигурки, решившие захватить нашу свалку.

– Многовато для начала, – бесцветным голосом сообщает свое мнение Садовник, вокруг которого уже целая гора порванных, смятых, искалеченных подснежников. Большие деньги, если хорошенько подумать. В мирное время ему бы быстренько товарищи с гор мозги на место вправили. Но сейчас война, да и дети гор куда‑то запропастились.

– Много, – я сегодня со всеми соглашаюсь. Потому что день сегодня такой, согласительный.

Осматриваю свалку с некоторым беспокойством. По расчетам Машки, должны были мы воевать последним боем с двумя тысячами или чуть более Охотников. Но, видать, что‑то с почкованием прапорщик напутал. Навалилась и замерла метрах в пятидесяти от наших ударных рядов бесчисленная толпа, числом немереная. Ни на пальцах пересчитать, ни глазами обозреть. Но спасибо – пришли. Голова Баобабовой – лакомый кусок.

– Пять тыщ, как с куста, – Садовник пользуется калькулятором, поэтому ему можно верить.

И екнуло нехорошо мое лейтенантское сердце. Дотронулся легко до души ледяным прикосновением страх. Обычный страх, что для лейтенантов и для генералов один‑одинаковый.