«А я ведь не знала, что они собираются что-то взрывать, и действительно пошла за зарплатой. Мерзавец этот Женя. Но ведь меня расстреляют, если я признаюсь. Или нет? Или расстреляют? Надо держаться, надо терпеть», – решила Геля.

– Почему вы считаете, что именно я сообщила?

– Я это не утверждаю, пока не утверждаю, – сказал Комов, и тут ему пришел на ум убийственный аргумент. – Но существует один несокрушимый нюанс. Разговор по телефону мы записали на магнитную ленту – появилась у нас такая возможность. А теперь мы запишем голоса всех подозреваемых сотрудниц, в том числе ваш, а экспертиза сравнит и обнаружит совпадение. А это уже неопровержимое доказательство. И никуда вы не денетесь, если виноваты. Признавайтесь – чистосердечное признание может сохранить вам жизнь.

Геля задумалась. В ее сознании всплыли картины прошлого, довоенного прошлого.

В пединституте, на инязе, ей училось легко. Там у нее в программе присутствовали два иностранных языка: немецкий и английский. Немецкий учить у нее не было никакой необходимости – отец постарался. Преподаватели это быстро поняли, и девушка ходила только на зачеты и экзамены, посещая лекции лишь по немецкой литературе, живописи и жизни в Германии. После окончания вуза ее распределили в Балашиху, в обычную среднюю школу преподавать немецкий язык ученикам старших классов. Потянулись серые, беспросветные будни: уроки, проверка домашних работ, общежитие с общей кухней и туалетом, благо ей выделили отдельную комнату, а в основном жили по двое. Посодействовал директор общаги, который имел на нее виды, но любовь как-то не сложилась.

Надо было разбавлять чем-то однотонное бытие, и Геля пыталась.

Она пару раз сходила на танцы в Дом культуры. Там ее непрерывно приглашали кавалеры в надежде поближе познакомиться, но Гелю это не заводило – она ждала принца. Как Ассоль в «Алых парусах». И дождалась. Им оказался Андрей, офицер-пограничник, приехавший в отпуск. Они влюбились друг в друга с первой случайной встречи – достаточно было посмотреть в глаза друг другу. В общежитии сторонних посетителей пускали лишь до одиннадцати вечера, и Андрей туда проникал на ночь через окно туалета на первом этаже, которое предварительно отпирала Геля. Они занимались любовью и были счастливы. Отпуск у Андрея закончился, он отбыл на свою погранзаставу, пообещав непременно вернуться, тогда они поженятся, и погиб в первую неделю после начала войны.

«Это неправильно, это несправедливо, почему именно его?..» – плакала ночами Геля, а днем с трудом ходила на работу. Душа ее рвалась к любимому, хотя бы туда, где его убили эти гады. Гады, гады!

«Там нужнее мое знание немецкого», – решила Геля.

Она пошла в военкомат, и ее призвали на службу в качестве переводчика. Потом в гетто ее героический пыл иссяк, как утренний туман, но это было потом.

А сейчас, на допросе, ее внезапно прорвало. И вовсе не из какого-то меркантильного расчета, а просто накатила какая-то волна и понесла, понесла…

– Я не Галя Шифрина, я Геля Шнайдер. Это я звонила.

И она поведала Комову свою историю.

Табак

Волошин вместе с Комовым сидели в комнате для переговоров, когда туда ввели Гелю. Наручников на ней не наблюдалось. Она осторожно присела на край стула и одернула платье на коленках.

Некоторое время сидели молча, бросая взгляды друг на друга. Первым начал разговор Волошин.

– Ангелина Гюнтеровна. Сначала мы хотели бы понять, что подвинуло вас пойти на сотрудничество с террористами. Деньги вам, вероятно, платили, но для того, чтобы решиться на этот рискованный шаг, наверняка имелись более глубокие причины, какая-то отрыжка прошлого.