— "Родилась восьмого августа двадцать третьего года. Вышла за Марка Сегюра в марте сорок шестого. С 1953 года замужем вторично, за Даниэлем Бонтаном, художником. Ныне проживает в Шмен де-ля-Фосс, в пяти километрах от Шартра. Номера дома нет. Видимо, это сельский дом. И сама Ариана, и её муж состояли в коммунистической партии, но вышли из неё в пятьдесят шестом. Детей нет. Он выставляет свои картины в местной галерее, но были выставки в Париже, Цюрихе и Милане". Она сотрудничает в местной газетенке.

Прочтя, он отдал мне аккуратно исписанный листок и продолжал:

— Я поговорил с твоим господином Баумом. Он, по-моему, обиделся. Но все же назначил тебе встречу сегодня в час в известном тебе месте.

— С Артуняном что-нибудь прояснилось?

— Полиция утверждает, что ничего не знает. Газеты врут, как обычно. Общее мнение: темное дело с этим Артуняном. Похороны на русском православном кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа завтра в десять.

— Как со списком связей Маршана?

— Вот, держи, — Артур протянул мне лист бумаги, — Шестнадцать имен с краткими комментариями, телефонные номера.

— Спасибо, друг, — сказал я, — И последняя просьба: свяжись с Изабел, попроси её прийти ко мне в отель к шести.

— Сделаю, — пообещал Артур, — Когда ты, наконец, расскажешь, чем занят?

— А никогда, — сказал я, — Тебе этого знать не надо.

Я не был знаком с Маршаном, — сказал Баум, — Но убежден, что человек он был незаурядный.

Мы сидели за обедом и ели нечто безвкусное, предназначенное для кормежки иностранных туристов.

— У вас есть версия о причинах самоубийства? Вы допускаете возможность шантажа? — спросил я.

— Не думаю, чтобы его шантажировали, потому что не допускаю мысли, что Маршан был чьим-то агентом. Человек столь высокого ранга, постоянно на виду, постоянно подвергавшийся нападкам недоброжелателей, которые не упустили бы ни малейшего его промаха — у всех политиков есть враги, — разве мог бы такой тридцать лет быть агентом иностранной разведки и не провалиться?

— Вы назвали срок — тридцать лет. Почему именно тридцать?

Баум тонко улыбнулся:

— Простая дедукция. Этого человека могли без нашего ведома завербовать только во время войны, в сумятице, в оккупации. В любое другое время мы бы вычислили его связь с коммунистами, заметили бы любой подозрительный контакт.

— Выходит, я зря трачу время?

— Выходит, так. — Бледное лицо моего собеседника не изменило выражения.

— Можете показать мне досье Маршана из вашего архива?

— Вы понимаете, о чем просите? Чего ради я пошел бы на такой риск?

— Артунян сказал, что вы могли бы помочь, а я нуждаюсь в помощи. Ведь вы имеете доступ к такого рода документам?

— Ничего подобного, — возразил он — Досье на министерских начальников хранятся у шефа.

— Значит, вы не сможете достать досье Маршана? — мне казалось, будто он просто не хочет сделать то, о чем я прошу, но я старался его понять. Этот человек просто боится.

— Я же не сказал, что не смогу. Нужен убедительный повод, чтобы запросить досье из архива. Не так все просто.

— Но вы готовы на это? — я уже терял терпение: вот бюрократ чертов. Он, конечно, спас мне жизнь, но любить его я не обязан.

— Попробую, — протянул Баум, — Только я почти уверен, что ничего заслуживающего внимания в этой папке нет. Лучше вам самому поискать поговорить с коллегами Маршана, с друзьями, с теми, кто знал его во время войны, если их найдете.

— Это я и собираюсь сделать, — сказал я, — Съезжу туда, где действовал руководимый им отряд Сопротивления.